А за окном шёл вечерний снег. Ночной Ташкент с высоты восьмого этажа прекрасен.
Я стоял на пороге и собирался в магазин. Звонок в дверь.
-Кто? – спрашивает Валентина Михайловна.
-Ета я, Азизь.
-Ах, сосед, – объясняет мне Валентина Михайловна.
Открывает.
На пороге стоит сногсшибательного восточного вида мальчишка лет двадцати и улыбается.
-Что, Азиз?
-А у вас пять тыщ нету?
-Азиз! Зачем тебе деньги? Мать же приготовила еды и сказала денег тебе не давать! Она перед отъездом всего наготовила!
-У меня еда кончился…
Я стою и, не веря своим глазам и ушам, наблюдаю за развитием сюжета.
-Нету, Азиз.
Азиз поворачивается и собирается уходить.
И тут Валентина Михайловна кидается в комнату к кошельку.
Достаёт пять тысяч (около двух долларов) и даёт Азизу.
-Азиз, на что тебе? Объясни!
-Я еда купить. У меня продукти кончился.
-Да ты врёшь!
-Да не вру я!
Азиз убегает к лифту.
Дверь закрывается.
-Эм, – в недоумении смотрю я на хозяйку. – Это у вас нормально?
-Да жалко мне его…
-Лютые, блин, у вас тут девяностые. Как на машине времени перелетел. Я сейчас подобное даже представить себе не могу. Ровно так было и у нас лет 15 назад. Мы бегали к соседям и могли вот так запросто что-нибудь поклянчить, но вместе с тем так же в точности слушали от взрослых рассказы-страшилки про целиком расстрелянные семьи и про пропавших и ненайденных в течение пяти лет людей. Воистину, девяностые.
Это долгие вечера необычайных её рассказов про то, как ограбили тех-то, убили тех-то всем семейством, там пропал такой-то, здесь поймали три грузовика с наркотой. И вместе с тем такая простота и открытость в общении соседей.
Какого характера соседи, можно догадаться: профессура университетов, сотрудники министерств, милиционеры высоких рангов, военные. В общем, всё будет ясно, если я скажу очень просто: я живу в двух кварталах от Мустакиллика, главной площади Узбекистана…
…С Ваней мы договорились на выходе из метро Чорсу, на входе к рынку.
Только я вылез из метро, как на меня накинулась толпа продавцов.
-Оу, хэлоу май френд, си май шоп! – кричал один.
-Ай гив дискаунт, – галдел другой.
-Щеньдьжь мани? Долляр? Ефро?
-Thanks, no.
Не тяну на русского. Ваня видел это всё, когда подходил сзади, и расхохотался.
-Пошли отсюда. Мы просто прогуляемся по рынку, а потом пойдём к медресе Кукельдаш.
-Рынок тоже лютый. И ещё. Я, кажется, начинаю понимать, почему меня принимают за “совсем-совсем” иностранца.
-Почему?
-Посмотри, во что я одет. И во что вы.
-Ну да… Яркая красная спортивная сумка и светлая одежда. А тут всё чёрное.
-Так одевались мы в девяностые. Вот на таких смрадных рынках.
Это развалы мерзких спортивных штанов, убогих кед, каких-то “элитных” лифчиков (стираных явно не по одному разу), рваных колготок, чёрных курток-косушек, шапок-“гондонок”, в каких у нас сейчас изображают мужичков из рабочих кварталов, дешёвых побрякушек, сделанных “под золото” из хреновской пластмассы.
-Много похожего на Россию?
-Знаешь, сколько кордоны ни ставь, а именно вот в такие моменты я не чувствую никакой особой оторванности от наших привычек. Разве что у вас здесь всё примерно как в наши девяностые. И много ментов. Повсюду. Просто кишит. Проверяют сумки на входе в метро. Хотел бы я посмотреть, как они все сумки проверяли бы, будь у них поток, как у нас на Киевской.
Мы вошли в Кукельдаш.
-А я бы хотел уехать отсюда в Россию.
-Так за чем стало дело?
-Я родился-то в Ташкенте. Тут вырос. Кто меня ждёт в России?
-В этом отношении ты не одинок, поверь. И нас в России самих тоже никто не ждёт. Мы так же в точности никому у себя же не нужны, поэтому валим дуром прочь, если есть мозги или хотя бы деньги. Так что многое тебе будет узнаваемо и просто. Дикая бюрократия, отношение властей к тебе, словно ты их раб, постоянное колочение башкой об стену. Ты знаешь, что такое настоящее цивилизованное государство?
-Ну… где хорошо… где люди богато живут.
-В Саудовской Аравии тоже вроде как не бедно живут. Нет, друг мой. Цивилизованное государство – это где ты в состоянии найти своё личное счастье и развитие. А это значит, что ты будешь иметь право работать кем тебе нравится, любить кого тебе нравится и молиться тем богам, каким считаешь нужным. И тебе никто не будет бегать и совать свои представления о личной жизни в глотку. Ни церковь, ни государство, ни фобское общество.
Мы вышли на Мустакиллик. Пацакам снова разрешили радоваться до 20:00. В 20:00 пацаков разгоняют и гасят ёлку. Всё, радости закончены, все по пещерам. А до этого момента под присмотром эциллопов они катаются на каруселях и веселятся. Эциллопы повсюду. Чтобы правильно радовались.
На входе дяди-минцанеры внезапно останавливают нас. Как обычно, покажите сумки. Вечер уже поздний, поэтому фотоаппарат я свернул в футляр.
-Это что?
-Фотоаппарат.
-А вы куда идёте?
-Погулять, – отвечаю, опешив, я.
-Вы сюда точно гулять?
-Ну да. Ну если нельзя, мы пройдём параллельной улицей, – я вхожу в ступор.
-Так, а документы у вас есть?
-Да, разумеется.
Я подаю паспорт. Ваня тоже готовится достать свой.
-Так, так. Гражданин какой страны? – смотрит в мой паспорт. – Ах, Россия. Извините, проходите, пожалуйста, мы думали, вы без лицензии зарабатывать фотографированием идёте. Проходите, проходите, хорошей прогулки.
Ваня подаёт свой.
-Ваш уже не нужно, вы ведь вместе? – с улыбкой говорит Ване дядя-минцанер.
Я впервые в жизни погордился за свой потрёпанный общегражданский паспорт, который в 2013 искупался в абхазской Гурипсте и который тогда жизнь чуть не покончил вместе со мной.
Как там было? “Смотрите, завидуйте, я гражданин…”
Смотрю на Ваню.
Ага. Советского Союза. Когда-то.
Мы шагнули на Мустакиллик.
5 January 2014. – Tashkent (Uzbekistan)