С утратой в народной латыни и древнегреческом тональной системы обеднилось и стихосложение, потерявшее два конструктообразующих звена, неизвестных нынешнему силлабо-тоническому стиху: высота тона и длительность. Древний стих представлял собой полотно, сотканное из долгот и высот, напоминая, если позволить себе такое сравнение, гирлянду-сеточку, мерцающую в окне.
Более серьезно говоря, стих читался как музыкальная партитура, поскольку любой язык закладывает колоратуры и интонемы для естественного рождения мелодии: так, муэдзины не записывают на ноты распев Корана, ибо особая формовка текста предполагает нотную реализацию в имплицитном виде. Поскольку народная музыка замешана на особых внутренних колоратурах, анародную мелодию и гармонию подсказывает сам язык, не бывает похожих мелодических паттернову двух разноязыких народов. Колебания воздушного столба при напряжении речевого аппаратаопределяют физиологические характеристики воспроизводимых звуков – как музыкальной, так и разговорной речи.
Нынешняя поэзия превращается, в сравнении с древней, в набор необязательных шумов в начале периода (строки) и легкой ассонансностью (рифма) в конце. Влиянию слова подвергся и язык музыкальный, пошедший на поводу у силлабо-тоники (см. ранние мотеты и песни вагантов): экспираторность стала основной точкой отсчета такта и затакта, нивелируя высоту, тембр и продолжительность звука.
«Ковер» ритмов утрачен. Как утрачен и ковер тонов: воспроизводя древнюю поэзию, голос невольно пел, итерируя переливы заданного размера, приближая строку к мелодике.
На древних моделях музыкального мышления построена японская (кото), китайская (эрху) и индийская (ситар) музыка, где формообразующий ритм почти не играет никакой роли, но тремолирование, флажолетирование и опевание одного и того же звука (вплоть до шестнадцатой тона) могут длиться бесконечно долго, представляя собой вариации, по сути схожие с европейским рондо, но на «местном» материале.
Во многом упрощение – даже опримитивление – стихосложения и привело к поголовной поэтической и музыкальной писанине: сродственность древнего стиха музыке исключала дилетантизм из самого творческого процесса (задача была не из простых – сделать поэтико-музыкальные ассонансы между, скажем, каждой второй стопой каждой строки; после – между каждой третьей стопой каждой третьей стопы… и так далее до мозаичности); а умение слышать тон до его шестнадцатой части говорило просто об избранности.
7 December 2009. — Moscow (Russia)