Skip to content

Апофеоз слепоты

Remember when we used to care about Russia?

Twenty years ago, we held our breath

as Communist hardliners sought

to reassert their grip on the Soviet Union

in a coup that failed. Today?

Ach, just another messed-up petro-kleptocracy.

Russia, once one of the great centers of Western literature and music

– the land of Turgenev and Tchaikovsky –

looks increasingly like Nigeria with snow.

As a teenager I was enthralled by Russian culture.

I can still remember the thrill of discovering Mussorgsky and Chekhov.

I longed to see St. Petersburg, the magnificent capital of Peter the Great,

the Venice of the Baltic.

Niall Ferguson

Несколько десятилетий безуспешного сопротивления французам привели вьетнамских интеллектуалов начала ХХ века к нелицеприятному выводу: страна безнадёжно отстала и не может противостоять французскому колонизаторству потому, что застряла в далёком Средневековье, помноженном на азиатчину: с точки зрения соцального устройства, политико-философских взглядов и технологий.

Я не хочу сказать, что мы особо заметно сейчас отстаём от мира в техническом плане. Про свободу нашу – ну не мне вам рассказывать: по Первому каждый день только и разговоров, что о прекрасной жизни, до невозможности демократизирующейся день ото дня.

Однако и я же не раз повторял и буду твердить, что Средневековье – оно в душе. И самое сложное –  признаться в этом, начать его гнать погаными мётлами от себя. И из себя. Самое неприятное – признаться себе в замшелости и окостенелости подходов.

Нам, в отличие от вьетнамцев, не нужно радикальных самоуничижений. Нужны здравый цинизм и здравая паранойя, какие есть, скажем, у поляков, с кем бы из этой нации я ни общался. Душевное Средневековье заметно не только в том, что русская культура – это система запретов и ограничений (своеобразная внутренняя, моральная инквизиция), которые пронизывают нас, не давая не то что шагнуть без этих “нельзя”, “запрещено”, “стоп”, “закрыто”, а и просто  действуют разлагающе на общее состояние души человека. Такое напряжение подсознательно “накручивается” и превращается в закомплексованность, а порой и бесконтрольную машину по запрещению чего-нибудь ради профилактики, на всякий случай.

В поведении соотечественников за рубежом это проявляется в самозащитных реакциях презрения и быдлячества, а при общении россиян с представителями иных культур на территории своей страны – в агрессии и ксенофобии.

Честно говоря, я никогда особо не жаловал наших соотечественников – и особенно в том, что как раз касается межнационального общения. Первый раз я краснел в Соединённых Штатах в далёком 2000 (мне тогда было 19), когда столкнулся с феноменом как таковым, но не мог никак отреагировать: слишком для меня было это внове и слишком впервые я такое видел, чтобы вообще сделать выводы.

Итак, оффтоп-мурлык первый

Некая то ли Сарочка, то ли Сонечка со своим то ли Беней, то ли Абрашей упоительно кричали на весь американский супермаркет: “можно не вешать рубашки на демонстрационные вешалки”, потому что “черножопые говнюки всё равно подберут”. На Сарочке были вязаные серые штаны из грубой шерсти – не знаю, как описать, но, знаете, эдакая характерная черта застойных семидесятых (где она их разъевреила в начале двадцать первого века, мне до сих пор загадка). И замашки, похоже, она с тех пор и сохранила. С того момента, как приехала по первому разрешению евреям выехать в конце семидесятых ХХ века. За столько лет они не только не ассимилировались, но даже не выучили язык, потому что потом я их видел у кассы: они едва могли объясниться относительно суммы.

Подошедшая подобрать рубашки “говнючка” была вовсе не “черножопая”, а самая обычная девочка из Ставрополя, которая в ближайшем к университету супермаркете подрабатывала, чтобы оплачивать обучение, а я к ней приходил в гости (до той поры, пока не узнал, что у неё уже всё устаканено с каким-то то ли Джоном, то ли Стивом из Колорадо, хе).

Лишь только к концу года в Штатах до меня начало понемногу доходить, почему именно нас так не переваривают и считают гораздо чаще, чем бы того хотелось, хамьём и матрёшками. Годы свободы и по определению окультуривающего туризма не пошли на пользу, создаётся впечатление, ни на грамм. Та же неотёсанность каким-то образом умудрилась проклюнуться даже в среде тех, кто по определению и знать не мог совка. Но сменить флаг ещё совершенно не значит сменить и смести напрочь все предыдущие представления о самих себе и о мире.

Напротив: можно, как Вьетнам, не менять флага и символов, а начать изнутри.

Но в России сделали со своим населением беспроигрышный ход: не нужен никакой занавес для того, чтобы при открытых границах держать людей в интеллектуально ограниченном состоянии. Людьми таких взглядов и проще всего управлять, особенно если им кинуть кость видимого достатка и стабильности. Всего-то навсего достаточно недодать воспитания и каких-то элементарных навыков межнационального общения. На ксенофобии клетку открытой держать предельно легко: хищник выходит ненадолго, чтобы удовлетворить свои потребности, но, не будучи себя в состоянии прокормить на воле, возвращается в застенок. Откуда он и показывает свои зубы с гнильцой на потеху всем посетителям зоопарка.

И самое неприятное, что на нас смотрят (что изнутри, посещая нашу культуру; что снаружи, когда вылазит авиадесант “ай-ем-фром-раша”) ровно так же, как мы смотрим на обезьянок в зоопарке. Дикарями как были – так дикарями и остались. Увы. Попробуй кому-то об этом сказать – сожрут или набьют морду в праведном возмущении и стремлении доказать, что мы добрые и пушистые.

Уже после Штатов я за границей без необходимости не манифестирую свою русскость. Всё просто: только тот элемент, что негативно выбивается из общей массы, и будет заметен большинству как характерный для всех элементов объёма (простите уж этот логический кульбит). Тех из соотечественников, которые ведут себя адекватно, просто не замечают: в общей массе они растворились, став французами, американцами, немцами. Но паршивая овца, как известно, портит всё стадо. Никто не вспомнит, как мы с девочкой перешёптывались про Сару и Беню, но наверняка припухшие американцы обсуждали хамство “этих русских”. Никто не обсуждает на каждом шагу Зинедина Зидана (кроме, конечно, знаменитой стычки), но зато арабские кварталы и их неспокойствие – одна из излюбленных истерических тем во французской прессе, а в Германии – это, конечно, турки (вспомнить хотя бы книгу Тило Саррацина “Deutschland schafft sich ab”).

При формальной открытости клетки под названием “Россия” стиль взаимодействия русских с остальными строится и на прекрасно продуманной модели насаждаемой подсознательно ксенофобии – и в этом себе тоже никто себе отчёта особо не отдаёт, потому что для нейтрализации осознания в массы так же в точности насаждается миф про то, какие “русские щедрые, что готовы снять последнюю рубаху”. Почему вот не приходит в голову спросить, с кого русский снимет последнюю рубаху? А если и с себя, кто сказал, что где-то оценят сие грязное и потное одеяние?

Оффтоп-мурлык второй

Не случайно в некоторых странах Европы есть понятие “русский душ”. Используется в случаях, когда человек мыться не любит, а вонь просто заливает литром дезодоранта. Узнаваемо многими – не правда ли? Вполне допускаю, что здесь метафора, в отличие от спорной “русской рулетки”, достаточно оправдана. В Европе принято следить и ухаживать за собой. (Мирослав при работе с пациентами меняет футболку или рубашку от двух раз в день.)

И теперь эта ксенофобия вкупе с насаждённым мифом дали взрывную смесь: весь-мир-дерьмо; да-что-там-в-этой-Голландии; не-учите-нас-жить-козлы.

Ферментатором этой гремучей смеси (мифа и ксенофобии) служит почти тотальное незнание иностранных языков – вплоть до неумения заказать в кафе простейшие вещи.

Оффтоп-мурлык третий

Меня умиляет ещё один прекрасно насаженный миф – о беспредельном богатстве русского языка. Какого нет больше ни у одного языка, естественно. Видел я однажды одну коровушку (как-то иначе это жирное жвачное создание назвать невозможно), которая сидела и чавкала гамбургер (произведение русской культуры), треща не то что челюстями, но и всеми остальными сжимающимимя частями тела: да что там можно выразить, на этом английском? Ну… думаю… ты – точно ничего не сможешь.

Более или менее мыслящая часть населения убегает из страны, а многие и стыдливо закрывают глаза, вспоминая свою родину. Очень многие стараются поскорее забыть и язык (поверьте, это не выпендрёж, это один из неосознанных методов открещивания ото всего негатива, который русская культура несёт в своей данности; вспомним моё эссе о негативе у русских). Некоторые стараются скрывать и происхождение – ситуация, совершенно невозможная, скажем, для шведа (см. “Эмигранты” Андерссона-Ульвеуса).

Я прекрасно понимаю встретившихся мне ребят-французов, которые со мной, будучи русскими по происхождению, говорили в Москве на французском. Потому что я сам не говорю по-русски за рубежом. Путешествуя по Франции в 2002, народ фигел с меня и Трифоновых: на людях мы даже между собой говорили по-французски.

И сейчас, вникая в то, о чём мне предстоит рассказывать руссо туристо и его облико морале в течение зимы 2012-2013 во Вьетнаме, краснею в очередной раз. Уже научившись сносно изъясняться с вьетнамцами на их языке, знакомлюсь понемногу с теми, кого мне предстоит встречать по два-три раза на неделе. Они расцветают, слыша мои потуги говорить по-вьетнамски, поэтому готовы снизить цены без торга в сколько угодно раз.

Бесконечное дружелюбие к нам, радость от того, что русские общаются с ними,- всё это ты чувствуешь не тогда, когда с вьетнамцем общаешься на уровне “купи-продай”, а когда выходишь на уровень реального взаимодействия.

Что видит руссо туристо и какой образ-впечатление уносит с собой в Россию?

Оффтоп-мурлык четвёртый

Разумеется, я ехал по маршрутам с ребятами, ибо нужно составить схему всех объектов, и дама одна искренне задала вопрос Павлу – проводнику по Далату:

-Павел, а почему в Муйне вода, которая обычно стоит 10 тысяч, с лотков мне продаётся за 50?

Павел в карман не полез за словом:

-А потому, что вы спросили “хау мач”.

От купипродайческой (по определению ограниченной) коммуникации русские и несут презрение ко всему миру, считая, что все им что-то хотят втюхать и надуть, что все тупые и что с ними не поговоришь ни о чём, кроме цены. И многие искренне удивляются, узнавая, что во Вьетнаме есть двухтысячелетняя философия, литература, театр, музыка, архитектура, до которых в некоторых аспектах европейским собратьям далековато. Они не понимают, что такое “театр на воде”.

Вернёмся в девяностые – когда вьетнамцы приехали в Россию за романтической лучшей долей, как в начале двадцатого века европейцы в Америку. Было не очень сладко: результат реформ был не столь очевиден, а нищета повсеместна. И они смотрели на Россию как действительно на старшего брата (о чём им столько лет пропагандно твердили; не их вина, в конце концов), который поможет в трудную минуту. Помните, как приехали эти несчастные измученные бедами вьетнамские женщины, соглашавшиеся на любую работу, лишь бы только быть здесь и – быть полезными? Ведь их трудолюбие никто не отнимал и, в отличие от магрибских выходцев во Франции, они ни граммом не хотели сидеть на шее.

Что сделали в России? То, что и можно было ожидать от страны, воспевающей свою щедрость и лелеющей ксенофобию. На них устраивались облавы, их выдворяли, их гоняли и презирали – внимание! – не столько власти, сколько простые люди. Те самые, которые разорвут рубаху. Вьетнамцы были готовы за копейки убираться в городах, но объясните, чёрт возьми, кому же так мешал народ дружественной культуры и во многом – единоверия?

Когда об этом говоришь, видишь ещё одно недоумение русских, которое вскрывает полное невежество: да, многие вьетнамцы исповедуют католицизм, а в каодае один из святых – Лев Толстой. Среди них – мирные буддисты, с которыми у нас, если мне не изменяет память, даже не было конфликтов. Этот мой ясный намёк – на то, что никаких известных жестоких противостояний с этой культурой нет ни на фоне религии, ни по поводу территорий, ни о чём бы то ни было ещё.

Но их выдворили из страны. И они вернулись, всё так же искренне любя Ленина и его ученика – Хо Ши Мина, всё так же встречая и обнимая русских, всё так же вспоминая, как мы защищали их от американцев, обучая тактике… а ёщё… они такие буддисты… такие буддисты… они просто улыбнулись, посмотрели внутрь себя и забыли то, как с ними обошлись в России.

Теперь они рассказывают, как они жили – кто в Воронеже, кто в Курске. И они не вспоминают эти вонючие клоповные общежития, эту антисанитарию, которую создали не они сами, эту ненависть гостеприимных горожан, которые были готовы рвать их цветастые пижамы и рубахи.

Они вернулись и сейчас просто и терпеливо – всё с той же буддийской улыбкой непоколебимости – готовят второе азиатское чудо. Когда в восьмидесятые полетела к чертям коммунистическая система, мудрые вьетнамцы, пронесшие идентиченость сквозь века притеснения и через тонны американского диоксина, и не подумали рушить то, что они отстроили. В стране в 1986 были объявлены беспрецедентные реформы: они не утратили того, что так тяжело далось, но соединили всё, что предоставляли все системы экономических и политических взглядов.

Здесь любят дядющку Хо, но без фанатизма, с теплом и юмором, не выставляя его в каждый офис, как у нас дядюшек Пу и Ме, но признавая его как лидера нации, первого достойного президента своей страны.

Оффтоп-мурлык пятый

На этом фоне кажется абсурдным вообще какое бы то ни было утверждение России о демократичности. У нас – культ личности в самом апогее. А Вьетнам сохранит темпы развития потому, что от однопартийности вынесено главное преимущество: при азиатской плодовитости нужен некий административный рычаг, который в крутой момент может безапелляционно провести жёсткое и непопулярное решение без ненужных дискуссий. Собственно, этим правом сейчас однопартийность и ограничена. Страна мирно строит коммунизм, привлекая иностранный капитал, натыкав вай-фай даже на отдалённые горы, развивая частное предпринимательство, обустраивая страну под туризм и отдых людей со всего мира. Не сомневаюсь, что уже скоро будет понятно: Вьетнам идёт по пути Японии. При таком трудолюбии другой сценарий невозможен. Да, они косячат, когда работают, иногда не понимают, как надо правильно вбить гвоздь, но они это делают с такой искренней улыбкой осознания вины, что, когда партия скажет “надо”, комсомол всему научится за одну ночь.

Из России их выперли. И мы не получили того, что могло бы, может, стать первым шагом к раскрепощению зашоренного населения, неумеющего общаться за пределами своей культуры. Чайнатауны – визитные карточки многих европейских и американских городов, в которые стремятся попасть, резервируя это как отдельный пункт программы. Рассказывают, что, когда скины пришли в один из европейских чайнатаунов, китайцы открыли все магазинчики и сказали: “Возьмите что хотите – только не громите.”

У нас не появилось эдаких “вьетоградов”, которые могли бы стать первой ласточкой открытости цивизизации, а городам – придать неповторимый шарм с этими пряностями, цветастыми фонарями, дурманящими запахами, изощрёнными блюдами кухни (признанной журналом “Форбс” третьей по оригинальности), с этими кисло-сладкими соусами, супами, с этими уютными и надраенными до блеска кафешками и забегаловками, на входах в которых стоят алтари предков, с этими соблазнительными цветастыми товарами. Всё то, что могло стать туристической точкой и возможностью качать дополнительные деньги в бюджеты, просто скрутили в автозаки и вышвырнули из страны. Даже не включив мозг хоть на секунду, что изо всего этого можно было сделать.

У обывателя “вьетнамский рынок” стойко ассоциируется с негативом. Я хожу по этим рынкам, я пьянею от тех ощущений, которые могли бы быть у нас в городах уже как часть нас. Я чувствую себя в параллельном мире, когда в местной забегаловочке семейного бизнеса девочка специально для меня не ленится принести лестницу и на высоте крутить тугую ручку регулятора длины тента, потому что я присел попить кофе и съесть рисовую лепёшку, а тут с неба начало на меня капать три с половиной капли.

Эпиктет говорил, что людей будоражат не столько события, сколько мнения о них. В нашем случае – мнение, насаженное сверху. Мнение, насаженное изнутри невытравимым и ничем не оправданным национал-шовинизмом, который не позволяет кровям обновляться и смешиваться, повергая нас самих в катастрофу деградации.

Но, возможно, я и перегибаю палку своих болезненных чувств в отношении собственной угасающей нации. Может, процесс закономерен и, если хотите, запланирован самим ходом развития – и для мирного исчезновения нас должно произойти естественное рассеивание (сохранение) лучших экземпляров по другим культурам, а в оставшейся эндемически замкнутой  области должно произойти естественное вырождение и затухание…

Как знать, может, для освобождения ценной ныне и пока пригодной для жизни и развития территории.

31 August 2012. – Moscow (Russia)