Remember when we used to care about Russia?
Twenty years ago, we held our breath
as Communist hardliners sought
to reassert their grip on the Soviet Union
in a coup that failed. Today?
Ach, just another messed-up petro-kleptocracy.
Russia, once one of the great centers of Western literature and music
– the land of Turgenev and Tchaikovsky –
looks increasingly like Nigeria with snow.
As a teenager I was enthralled by Russian culture.
I can still remember the thrill of discovering Mussorgsky and Chekhov.
I longed to see St. Petersburg, the magnificent capital of Peter the Great,
the Venice of the Baltic.
Niall Ferguson
Несколько десятилетий безуспешного сопротивления французам привели вьетнамских интеллектуалов начала ХХ века к нелицеприятному выводу: страна безнадёжно отстала и не может противостоять французскому колонизаторству потому, что застряла в далёком Средневековье, помноженном на азиатчину: с точки зрения соцального устройства, политико-философских взглядов и технологий.
Я не хочу сказать, что мы особо заметно сейчас отстаём от мира в техническом плане. Про свободу нашу – ну не мне вам рассказывать: по Первому каждый день только и разговоров, что о прекрасной жизни, до невозможности демократизирующейся день ото дня.
Однако и я же не раз повторял и буду твердить, что Средневековье – оно в душе. И самое сложное – признаться в этом, начать его гнать погаными мётлами от себя. И из себя. Самое неприятное – признаться себе в замшелости и окостенелости подходов.
Нам, в отличие от вьетнамцев, не нужно радикальных самоуничижений. Нужны здравый цинизм и здравая паранойя, какие есть, скажем, у поляков, с кем бы из этой нации я ни общался. Душевное Средневековье заметно не только в том, что русская культура – это система запретов и ограничений (своеобразная внутренняя, моральная инквизиция), которые пронизывают нас, не давая не то что шагнуть без этих “нельзя”, “запрещено”, “стоп”, “закрыто”, а и просто действуют разлагающе на общее состояние души человека. Такое напряжение подсознательно “накручивается” и превращается в закомплексованность, а порой и бесконтрольную машину по запрещению чего-нибудь ради профилактики, на всякий случай.
В поведении соотечественников за рубежом это проявляется в самозащитных реакциях презрения и быдлячества, а при общении россиян с представителями иных культур на территории своей страны – в агрессии и ксенофобии.
Честно говоря, я никогда особо не жаловал наших соотечественников – и особенно в том, что как раз касается межнационального общения. Первый раз я краснел в Соединённых Штатах в далёком 2000 (мне тогда было 19), когда столкнулся с феноменом как таковым, но не мог никак отреагировать: слишком для меня было это внове и слишком впервые я такое видел, чтобы вообще сделать выводы.
Итак, оффтоп-мурлык первый
Некая то ли Сарочка, то ли Сонечка со своим то ли Беней, то ли Абрашей упоительно кричали на весь американский супермаркет: “можно не вешать рубашки на демонстрационные вешалки”, потому что “черножопые говнюки всё равно подберут”. На Сарочке были вязаные серые штаны из грубой шерсти – не знаю, как описать, но, знаете, эдакая характерная черта застойных семидесятых (где она их разъевреила в начале двадцать первого века, мне до сих пор загадка). И замашки, похоже, она с тех пор и сохранила. С того момента, как приехала по первому разрешению евреям выехать в конце семидесятых ХХ века. За столько лет они не только не ассимилировались, но даже не выучили язык, потому что потом я их видел у кассы: они едва могли объясниться относительно суммы.
Подошедшая подобрать рубашки “говнючка” была вовсе не “черножопая”, а самая обычная девочка из Ставрополя, которая в ближайшем к университету супермаркете подрабатывала, чтобы оплачивать обучение, а я к ней приходил в гости (до той поры, пока не узнал, что у неё уже всё устаканено с каким-то то ли Джоном, то ли Стивом из Колорадо, хе).
Лишь только к концу года в Штатах до меня начало понемногу доходить, почему именно нас так не переваривают и считают гораздо чаще, чем бы того хотелось, хамьём и матрёшками. Годы свободы и по определению окультуривающего туризма не пошли на пользу, создаётся впечатление, ни на грамм. Та же неотёсанность каким-то образом умудрилась проклюнуться даже в среде тех, кто по определению и знать не мог совка. Но сменить флаг ещё совершенно не значит сменить и смести напрочь все предыдущие представления о самих себе и о мире.
Напротив: можно, как Вьетнам, не менять флага и символов, а начать изнутри.
Но в России сделали со своим населением беспроигрышный ход: не нужен никакой занавес для того, чтобы при открытых границах держать людей в интеллектуально ограниченном состоянии. Людьми таких взглядов и проще всего управлять, особенно если им кинуть кость видимого достатка и стабильности. Всего-то навсего достаточно недодать воспитания и каких-то элементарных навыков межнационального общения. На ксенофобии клетку открытой держать предельно легко: хищник выходит ненадолго, чтобы удовлетворить свои потребности, но, не будучи себя в состоянии прокормить на воле, возвращается в застенок. Откуда он и показывает свои зубы с гнильцой на потеху всем посетителям зоопарка.
И самое неприятное, что на нас смотрят (что изнутри, посещая нашу культуру; что снаружи, когда вылазит авиадесант “ай-ем-фром-раша”) ровно так же, как мы смотрим на обезьянок в зоопарке. Дикарями как были – так дикарями и остались. Увы. Попробуй кому-то об этом сказать – сожрут или набьют морду в праведном возмущении и стремлении доказать, что мы добрые и пушистые.
Уже после Штатов я за границей без необходимости не манифестирую свою русскость. Всё просто: только тот элемент, что негативно выбивается из общей массы, и будет заметен большинству как характерный для всех элементов объёма (простите уж этот логический кульбит). Тех из соотечественников, которые ведут себя адекватно, просто не замечают: в общей массе они растворились, став французами, американцами, немцами. Но паршивая овца, как известно, портит всё стадо. Никто не вспомнит, как мы с девочкой перешёптывались про Сару и Беню, но наверняка припухшие американцы обсуждали хамство “этих русских”. Никто не обсуждает на каждом шагу Зинедина Зидана (кроме, конечно, знаменитой стычки), но зато арабские кварталы и их неспокойствие – одна из излюбленных истерических тем во французской прессе, а в Германии – это, конечно, турки (вспомнить хотя бы книгу Тило Саррацина “Deutschland schafft sich ab”).
При формальной открытости клетки под названием “Россия” стиль взаимодействия русских с остальными строится и на прекрасно продуманной модели насаждаемой подсознательно ксенофобии – и в этом себе тоже никто себе отчёта особо не отдаёт, потому что для нейтрализации осознания в массы так же в точности насаждается миф про то, какие “русские щедрые, что готовы снять последнюю рубаху”. Почему вот не приходит в голову спросить, с кого русский снимет последнюю рубаху? А если и с себя, кто сказал, что где-то оценят сие грязное и потное одеяние?
Оффтоп-мурлык второй
Не случайно в некоторых странах Европы есть понятие “русский душ”. Используется в случаях, когда человек мыться не любит, а вонь просто заливает литром дезодоранта. Узнаваемо многими – не правда ли? Вполне допускаю, что здесь метафора, в отличие от спорной “русской рулетки”, достаточно оправдана. В Европе принято следить и ухаживать за собой. (Мирослав при работе с пациентами меняет футболку или рубашку от двух раз в день.)
И теперь эта ксенофобия вкупе с насаждённым мифом дали взрывную смесь: весь-мир-дерьмо; да-что-там-в-этой-Голландии; не-учите-нас-жить-козлы.
Ферментатором этой гремучей смеси (мифа и ксенофобии) служит почти тотальное незнание иностранных языков – вплоть до неумения заказать в кафе простейшие вещи.
Оффтоп-мурлык третий
Меня умиляет ещё один прекрасно насаженный миф – о беспредельном богатстве русского языка. Какого нет больше ни у одного языка, естественно. Видел я однажды одну коровушку (как-то иначе это жирное жвачное создание назвать невозможно), которая сидела и чавкала гамбургер (произведение русской культуры), треща не то что челюстями, но и всеми остальными сжимающимимя частями тела: да что там можно выразить, на этом английском? Ну… думаю… ты – точно ничего не сможешь.
Более или менее мыслящая часть населения убегает из страны, а многие и стыдливо закрывают глаза, вспоминая свою родину. Очень многие стараются поскорее забыть и язык (поверьте, это не выпендрёж, это один из неосознанных методов открещивания ото всего негатива, который русская культура несёт в своей данности; вспомним моё эссе о негативе у русских). Некоторые стараются скрывать и происхождение – ситуация, совершенно невозможная, скажем, для шведа (см. “Эмигранты” Андерссона-Ульвеуса).
Я прекрасно понимаю встретившихся мне ребят-французов, которые со мной, будучи русскими по происхождению, говорили в Москве на французском. Потому что я сам не говорю по-русски за рубежом. Путешествуя по Франции в 2002, народ фигел с меня и Трифоновых: на людях мы даже между собой говорили по-французски.
И сейчас, вникая в то, о чём мне предстоит рассказывать руссо туристо и его облико морале в течение зимы 2012-2013 во Вьетнаме, краснею в очередной раз. Уже научившись сносно изъясняться с вьетнамцами на их языке, знакомлюсь понемногу с теми, кого мне предстоит встречать по два-три раза на неделе. Они расцветают, слыша мои потуги говорить по-вьетнамски, поэтому готовы снизить цены без торга в сколько угодно раз.
Бесконечное дружелюбие к нам, радость от того, что русские общаются с ними,- всё это ты чувствуешь не тогда, когда с вьетнамцем общаешься на уровне “купи-продай”, а когда выходишь на уровень реального взаимодействия.
Что видит руссо туристо и какой образ-впечатление уносит с собой в Россию?
Оффтоп-мурлык четвёртый
Разумеется, я ехал по маршрутам с ребятами, ибо нужно составить схему всех объектов, и дама одна искренне задала вопрос Павлу – проводнику по Далату:
-Павел, а почему в Муйне вода, которая обычно стоит 10 тысяч, с лотков мне продаётся за 50?
Павел в карман не полез за словом:
-А потому, что вы спросили “хау мач”.
От купипродайческой (по определению ограниченной) коммуникации русские и несут презрение ко всему миру, считая, что все им что-то хотят втюхать и надуть, что все тупые и что с ними не поговоришь ни о чём, кроме цены. И многие искренне удивляются, узнавая, что во Вьетнаме есть двухтысячелетняя философия, литература, театр, музыка, архитектура, до которых в некоторых аспектах европейским собратьям далековато. Они не понимают, что такое “театр на воде”.
Вернёмся в девяностые – когда вьетнамцы приехали в Россию за романтической лучшей долей, как в начале двадцатого века европейцы в Америку. Было не очень сладко: результат реформ был не столь очевиден, а нищета повсеместна. И они смотрели на Россию как действительно на старшего брата (о чём им столько лет пропагандно твердили; не их вина, в конце концов), который поможет в трудную минуту. Помните, как приехали эти несчастные измученные бедами вьетнамские женщины, соглашавшиеся на любую работу, лишь бы только быть здесь и – быть полезными? Ведь их трудолюбие никто не отнимал и, в отличие от магрибских выходцев во Франции, они ни граммом не хотели сидеть на шее.
Что сделали в России? То, что и можно было ожидать от страны, воспевающей свою щедрость и лелеющей ксенофобию. На них устраивались облавы, их выдворяли, их гоняли и презирали – внимание! – не столько власти, сколько простые люди. Те самые, которые разорвут рубаху. Вьетнамцы были готовы за копейки убираться в городах, но объясните, чёрт возьми, кому же так мешал народ дружественной культуры и во многом – единоверия?
Когда об этом говоришь, видишь ещё одно недоумение русских, которое вскрывает полное невежество: да, многие вьетнамцы исповедуют католицизм, а в каодае один из святых – Лев Толстой. Среди них – мирные буддисты, с которыми у нас, если мне не изменяет память, даже не было конфликтов. Этот мой ясный намёк – на то, что никаких известных жестоких противостояний с этой культурой нет ни на фоне религии, ни по поводу территорий, ни о чём бы то ни было ещё.
Но их выдворили из страны. И они вернулись, всё так же искренне любя Ленина и его ученика – Хо Ши Мина, всё так же встречая и обнимая русских, всё так же вспоминая, как мы защищали их от американцев, обучая тактике… а ёщё… они такие буддисты… такие буддисты… они просто улыбнулись, посмотрели внутрь себя и забыли то, как с ними обошлись в России.
Теперь они рассказывают, как они жили – кто в Воронеже, кто в Курске. И они не вспоминают эти вонючие клоповные общежития, эту антисанитарию, которую создали не они сами, эту ненависть гостеприимных горожан, которые были готовы рвать их цветастые пижамы и рубахи.
Они вернулись и сейчас просто и терпеливо – всё с той же буддийской улыбкой непоколебимости – готовят второе азиатское чудо. Когда в восьмидесятые полетела к чертям коммунистическая система, мудрые вьетнамцы, пронесшие идентиченость сквозь века притеснения и через тонны американского диоксина, и не подумали рушить то, что они отстроили. В стране в 1986 были объявлены беспрецедентные реформы: они не утратили того, что так тяжело далось, но соединили всё, что предоставляли все системы экономических и политических взглядов.
Здесь любят дядющку Хо, но без фанатизма, с теплом и юмором, не выставляя его в каждый офис, как у нас дядюшек Пу и Ме, но признавая его как лидера нации, первого достойного президента своей страны.
Оффтоп-мурлык пятый
На этом фоне кажется абсурдным вообще какое бы то ни было утверждение России о демократичности. У нас – культ личности в самом апогее. А Вьетнам сохранит темпы развития потому, что от однопартийности вынесено главное преимущество: при азиатской плодовитости нужен некий административный рычаг, который в крутой момент может безапелляционно провести жёсткое и непопулярное решение без ненужных дискуссий. Собственно, этим правом сейчас однопартийность и ограничена. Страна мирно строит коммунизм, привлекая иностранный капитал, натыкав вай-фай даже на отдалённые горы, развивая частное предпринимательство, обустраивая страну под туризм и отдых людей со всего мира. Не сомневаюсь, что уже скоро будет понятно: Вьетнам идёт по пути Японии. При таком трудолюбии другой сценарий невозможен. Да, они косячат, когда работают, иногда не понимают, как надо правильно вбить гвоздь, но они это делают с такой искренней улыбкой осознания вины, что, когда партия скажет “надо”, комсомол всему научится за одну ночь.
Из России их выперли. И мы не получили того, что могло бы, может, стать первым шагом к раскрепощению зашоренного населения, неумеющего общаться за пределами своей культуры. Чайнатауны – визитные карточки многих европейских и американских городов, в которые стремятся попасть, резервируя это как отдельный пункт программы. Рассказывают, что, когда скины пришли в один из европейских чайнатаунов, китайцы открыли все магазинчики и сказали: “Возьмите что хотите – только не громите.”
У нас не появилось эдаких “вьетоградов”, которые могли бы стать первой ласточкой открытости цивизизации, а городам – придать неповторимый шарм с этими пряностями, цветастыми фонарями, дурманящими запахами, изощрёнными блюдами кухни (признанной журналом “Форбс” третьей по оригинальности), с этими кисло-сладкими соусами, супами, с этими уютными и надраенными до блеска кафешками и забегаловками, на входах в которых стоят алтари предков, с этими соблазнительными цветастыми товарами. Всё то, что могло стать туристической точкой и возможностью качать дополнительные деньги в бюджеты, просто скрутили в автозаки и вышвырнули из страны. Даже не включив мозг хоть на секунду, что изо всего этого можно было сделать.
У обывателя “вьетнамский рынок” стойко ассоциируется с негативом. Я хожу по этим рынкам, я пьянею от тех ощущений, которые могли бы быть у нас в городах уже как часть нас. Я чувствую себя в параллельном мире, когда в местной забегаловочке семейного бизнеса девочка специально для меня не ленится принести лестницу и на высоте крутить тугую ручку регулятора длины тента, потому что я присел попить кофе и съесть рисовую лепёшку, а тут с неба начало на меня капать три с половиной капли.
Эпиктет говорил, что людей будоражат не столько события, сколько мнения о них. В нашем случае – мнение, насаженное сверху. Мнение, насаженное изнутри невытравимым и ничем не оправданным национал-шовинизмом, который не позволяет кровям обновляться и смешиваться, повергая нас самих в катастрофу деградации.
Но, возможно, я и перегибаю палку своих болезненных чувств в отношении собственной угасающей нации. Может, процесс закономерен и, если хотите, запланирован самим ходом развития – и для мирного исчезновения нас должно произойти естественное рассеивание (сохранение) лучших экземпляров по другим культурам, а в оставшейся эндемически замкнутой области должно произойти естественное вырождение и затухание…
Как знать, может, для освобождения ценной ныне и пока пригодной для жизни и развития территории.
31 August 2012. – Moscow (Russia)