-Сынок, готовься,– мама повесила трубку, и сердце гулко ёкнуло по уже пустынным Чистым прудам, куда я выскочил из поезда, чтобы ответить на поздний и тревожный звонок.
Да, я готовился. Готовился серьёзно и тщательно. В воскресенье, ровно через три дня, – закрытие первого курсаторского сезона, и мы ожидали не менее сорока-пятидесяти человек. В грязь лицом ударить было нельзя – обещались интересные люди. Ещё Флэш должен быть с друзьями да питерское крыло.
Да-да, а завтра вот у меня мои шумные итальянцы на логике высказывания, а в субботу наконец-то встречу Кима, которого не видел месяца два – с самого запуска Курсатора в Питере.
Господи, но как же мы, выскакивая с Серёгой на Кутузовский да бежа оформлять договор на сотрудничество библиотек с Арценнатом, планировали всё до минуты… Мы с Кимом туда, сюда, потом здесь, потом там… И-Бу? Да, конечно! Как же без И-Бу на Новослободке? Я вожделенно сглотнул слюну, пусть даже эта харчевня – лишь издевательская пощёчина псевдояпонскому общественному вкусу, но ведь предвкушали все! Что-то на долю секунды захолунуло в тот момент: too good to be true…
Так и вышло.
…И лишь бы только не в пятницу, только бы не в пятницу, только бы не в пятницу… Ну пожалуйста, ещё денёк, два, три…
-Ну что? – звоню и спрашиваю с утра по дороге на метро.
-Ну… умер дедушка,– произнесла мама, и за спиной я услышал разразившийся бабушкин плач.
А ведь начесался, надушился, напудрился, нахорохорился я для своих студенточек, но уже час спустя стоял у касс и теребил билет. Выхода не было. В воскресенье – похороны… В субботу к закрытию сезона приедет из Питера Ким… И в воскресенье же – дворики брежневской поры… Дилемма трындец – но я решился наперекор всему…
…Билет я взял на какой-то гнилушный допотопник, плёхавший до самого Байкала, где придурошный проводник от Владимира начал меня гнать в тамбур, потому что мы «подъезжали». Провожать на Ленинградский прямо с занятий примчался Серёга.
-На. В дорогу. Все материалы к воскресенью мы подготовим, занимайся делами.
Он протянул мне свою копию Библии, с которой в прошлом году не расставался и цитировал к месту и не к месту. (Теперь, правда, от Библии у него в мозгу осталось только напоминание всем о том, что его есть царствие Божие, но в отместку теперь и Кондратий у нас выучил целых несколько строк из псалма про считывание дней своих.)
Как очумелый, я зачем-то прыгал с подножки в Нижнем, зачем-то мчался на маршрутку как угорелый – да что я мог изменить? Ничего – да ещё и темнело… Благо маршрутка недалеко от деда останавливается…
Какой же он был мужественный даже в последнем пристанище – мой взятель Берлина…
…На следующий день было «народное отпевание». С такой хренью я встречался впервые, посему вопросительность в моих глазах была немалой.
Придя убираться, я застал в приготовлениях некоторую незнакомую мне бабушку, которая переворашивала иконы, меняла всё местами, тушила свечи, зажигала лампадки, потом тушила лампадки, зажигала свечи,– короче, хозяйничала на всю катушку. На монашку или кого ещё там она походила меньше всего, но я не стал вмешиваться: в конце концов, в чужой культурологический контекст со своим алгоритмом эстетического анализа не лезут.
Мама махнула рукой: сядь – представление началось. Я воцарился у комода и поначалу вдумчиво слушал. Честное пионерское, я пытался понять, по какой логике бабка подбирала библейские стихи, какое отношение имела Руфь и исход евреев из Египта к последовавшей сразу же цитацией из Откровения Иоанна. Когда же минут через сорок мой мозг отказался понимать что бы то ни было, он просто благополучно вырубился, и я бумкнулся на притулок.
К жизни меня вернула малая терция, на которой старуха начала распевать…
«А-а-а-а — а-а-а-а! А-а-а-а — а-а-а-а!»
У меня округлились глаза, и я струной вытянулся на стуле, разинув рот в полном прихере.
«А-а-а-а — а-а-а-а! А-а-а-а — а-а-а-а!»
Старуха продолжала раскачивать минорную терцию – точь-в-точь как джазовые музыканты, и я уж ждал дыбс-дыбс правой ногой или пощёлкивания пальцами. Свинг у гроба, ритм-энд-блюз на похоронах! Старуха продолжала раскачиваться между «до» и «ля»…
«А-а-а-а — а-а-а-а! А-а-а-а — а-а-а-а!»
Для всех солнце светит, а для меня нет.
Я лежу в могиле и не вижу свет…
-Что-о-о-о? – бессловесным шоком зыркнул я в сторону мамы.
Та сжала кулак и показала мне его угрожающе из-под сумки. Молчи. Цыц. Ясно?
Крышка уж не давит, не теснит доска.
Скорби все умолкли, отошла тоска.
Вау. Гробовая самодеятельность! Вы себе такое не хотите заказать – in advance, тык-скыть?
«А-а-а-а — а-а-а-а! А-а-а-а — а-а-а-а!»
Старуха всё раскачивала гласную, судорожно слюнявя листки и переворачивая на новый кусок текста. Заполняла паузу.
«А-а-а-а — а-а-а-а! А-а-а-а — а-а-а-а!»
И дед лежит рядом. Такой спокойный. Ленточка уже на лбу.
«А-а-а-а — а-а-а-а! А-а-а-а — а-а-а-а!»
Вот. Страничка перевёрнута. Старуха, как заправская поп-певица, поднялась на последнем куплете на полтона выше.
Не ходи, прохожий, не топчи мой прах,
Я уж теперь дома, а ты еще в гостях.
Ой, спасибо. Клёво. Как супер всё это слышать!
-Я уж так и поняла, что ты сейчас что-нибудь ляпнешь,– сказала мама, когда старуха, прочитав на кой-то пёс в качестве эпилога «Родословие Господа Нашего, Иисуса Христа…», сложила протянутый ей кулёк денежек под подол и пошла себе солнцем палима. Возможно, ещё где-то петь.
Под впечатлением от такого джазецá я пребывал весь вечер. Аминь-на. Прорыв от Господа.
…Решено было, что брежневские дворики я ни в коем случае не отменяю: мчусь «Сапсаном» рано с утра в воскресенье. В пять утра меня уже отвозила мамина подруга на вокзал. По дороге я купил прощальный букет, вихрем внёсся на третий этаж. Курился фимиам. И дед всё так и лежал спокойный в утреннем брезжившем свете сентября…
-Лёшенька, езжай,– напутствовала бабушка. – Ну что же… ведь мы-то все должны продолжать жить…
-Да… всё сегодня сделаю в память деда – и во славу живущим.
-Будь благословен,– она перекрестила меня и поцеловала.
Примерно в два часа меня на Киевской обступили те, кто пришёл на закрытие сезона,– их было человек пятьдесят. Со многими потом мы обменивались визитками…
-Добрый всем день. Очень рад, что погода нам благоприятствует, и закрытие путешественнического сезона мы проведём не под дождём…
Я смеялся и рассказывал. Мы общались и рассматривали все подробности поздней советской архитектуры…
А где-то в это же время под землёй исчезал мой дед, которого я больше не увижу никогда…
25 September 2010. – Moscow (Russia)