Они думают, что творчество – это пара залихватских взбрякушек по струнам, замаранная невзначай бумага, глаза навыкате под жарким дыханием софитов,– и вот уже толпы поклонниц сходят с ума, битломанничая у их ног; вот уже глянцевые журналы разглядывают интимные мелочи; вот уже пишут диссертации те, кто готов посвятить свою жизнь жизни другого человека.
Они приходят бессчётными стайками – с горящими глазами, готовые испепелить мир одним только прикосновением,– пусть даже ещё зелёным и неопытным,– но они уверены, что от самого сотворения человечество ждало только их слов, только их мазка кистью, только их аккорда, только их откровения.
Они уверены, что несут завтрашний день,– и поспешно объявляют себя пророками от поэзии и музыки, они презирают низменных людишек, что текут бесформенными толпами по руслам улиц, они уверены, что мир просто не дорос или слишком косен, дабы уразуметь огонь их прозрений.
Они вырывают свои юные сердца из юных телец (ради чего?), они подобострастно смотрят на старших (да на кого?), которые забавляются игрой молодой крови, потому что для седовласых только это и есть единственный способ хоть на секунду вернуться в своё почти забытое детство.
Они пропитываются уверенностью в своей гениальности – под сонм развлекающихся взрослых: ведь мир обязан создавать иллюзию-сказку об открытости всякой идее и находке. Они начинают жить звёздно, не зная, где граница реальности и где начало настоящей битвы. Завтрашний день будет мощнее предыдущего: зреющее тело и создаёт обманку. А раз сегодня им аплодирует ареопаг, то завтра непременно мир падёт ниц.
Они погружаются в тепличные условия и воистину получают награду свою. Но по заслугам своим – а заслуга их пока только одна: юность. Но и за это приводят на суд. Причём суд – тут же, не отходя из юности.
Вот и надламываются, когда выходят на волю. Ведь не век длиться играм в вольере. На воле – они уже не медвежата и не «у-тю-тю», а – медведи. И надо бороться за выживание. А – нет сил. Им уже отаплодировали. Ими вдосталь навосхищались. Над ними провздыхали. Их затюкали ласками и восторгами. Ответственность и спрос же растут экспоненциально возрасту: но что от тебя ждать, коли ты жил лаврами и лучшие годы созревания растратил на халявные пряники? Потому в двадцать три ты уже никому и не нужен, что на твоих плечах идут другие, вытесняющие тебя. Их юности достанутся аплодисменты седовласых.
Но они всё мечтают покорить мир, так и не до конца осознавая, что творчество – это не красные ковровые дорожки, которые выстилает папа-гендиректор чего-нибудь, что это не дорогие технические финтифлюшки, это не награды и премии сомнительного значения и объективности. Они мечтают и просто откладывают день своего апофеоза, триумфа, экзальтации.
Но они уже надорваны, потому что всё в их жизни было слишком рано – или непосильный труд, проверку которым они не выдержали, или бремя раннего признания, которое рахитировало их души. Они отваливаются от кормушки, затихариваются и лишь изредка успокаивают себя слабыми надеждами. Они уже не гонят людей, которые любят их, но понимают, что только в них и найдут опору. Потому что фонтан их творчества высох, не взбрызнув даже на треть.
Ибо они не уловили, что творчество – это почти как холодный расчёт инженера, офисный подход менеджера, жёсткая решимость полководца: доходит до цели только тот, кто умеет держать за хвост идею, кто умеет сохранить юность души и даже тела, кто умеет не отрекаться от своей мечты, кто умеет закалиться теми непониманиями, которые были в юности, когда другим сверстникам хлопали маститые.
До истинного результата доходят только те, кто понимает разницу между «делаю-для-себя» и «делаю-для-мнения». Преходяще это мнение – потому что преходяща юность. Но девять из десяти по-щенячьи гонятся за мнением седовласого. Они не хотят верить, что творчество – это самоотрешённое вкалывание, которое непосильно тем, кто в двадцать всерьёз ожидает опытности и почитания.
И они остаются за бортом, потому что им важно чужое мнение, им надо сравнить себя с кем-то, им важно противопоставить себя всему миру. А упорная работа и вгрызание в свою мечту, идею, цель им не по душе: они слишком сызмальства привыкли к лёгким аплодисментам, восторгу и носу в облаках.
Вот только седовласый уже аплодирует другим юным телам.
24 September 2010. – Moscow (Russia)