У меня очень давно не было такого паршивого настроения. Я не понимаю, почему. Если ещё пару лет назад говно разливалось по мне без края, то понятное дело — личная жизнь (точнее, полное её отсутствие) и всё такое.
Поговорить бы. Сейчас. Да. Сейчас. Вот конкретно с тобой, чтобы ты не убегал и не прятался, потому что, возможно, ты меня можешь услышать и понять, не увиливая за занавес ночи. Чёрт. Ты увиливаешь вместе с минутами, которые волоком утаскиваешь за собой, когда закрывается дверь.
Но сейчас-то что? Погода? Нет, на меня погода не действует. Моя ругань в отношении питерской погоды — это просто интеграция в культурный ландшафт города, где принято погоду материть на чём свет стоит. Да и не хандра это, а какое-то беспокойство.
Небольшое какое-то зудящее головокружение, идущее, с одной стороны, от предожидания чего-то, а с другой, от нежелания во что-то ввязываться.
Я ловлю себя на мысли, что в зале, пока я делаю упражнения, я расслабляюсь. Как только возвращаюсь к делам умственным — что-то тревожит. А что — не понимаю. В упор не понимаю.
И, чёрт подери, сейчас через час начинаем мою вторую встречу о музыке и философии. Я беспокоюсь об этом и не беспокоюсь одновременно. Причём дома как-то так тихо — и я вдруг ощущаю, что словно изо всех углов торчит одиночество. Внезапно. Скотское, косящее своими глазами одиночество, которое зачём-то смотрит на меня через время, через минутки, которые тикают и забирают у меня меня самого и тех, кого всё равно не сохранить рядом. Потому что мои минутки тикают и уползают в эти самые углы.
21 November 2015. — Saint Petersburg (Russia)