Голова у меня болит предельно редко, но если, как в тот вечер, начинается ад, то это уже ад невыдуманный. И я не помню, по каким таким обстоятельствам Олег Ичетовкин подхватил меня в городе и мы поехали околотками-перебежками-перепрыжками к Преображенскому.
Ему было нужно в Сокольники на пост приёма грузовых отправлений, и я ждал в машине. Когда он вернулся, я был почти в судорогах. Голова была готова разломиться на сто тысяч осколков.
Мы поехали в Преображенское.
-Чай? — спросил я.
-Давай. С козинаками.
Мы ползли по дождливой Стромынке и как-то так завернулся разговор, что Олег сказал:
-Я точно знаю, что мне лично с Миленкой повезло. А тебе… давай всё-таки прямо и до конца. Ну сложно тебе будет найти человека, который бы смог идти параллельно твоей жизни. Как ты себе это воображаешь? Захотел ты — на полгода во Вьетнам. Захотел — занимаешься спектаклями и прогулками. Захотел — заперся в своей студии зубрить месяц венгерские глаголы…
Это может показаться большой лестью и комплиментом, если бы не было разрывавшей тогда трагедией… Я прекрасно понимал, что не будет такого никого.
И мне, в силу моих особенностей, будет в десять раз сложнее. Ибо нас в десять раз меньше…
Голова раскалывалась ещё больше.
Я плашмя лежал на диване в кабинете. Олег у стола пил чай с фруктами. Вечер не кончался и тянулся безумно долго: боль отпускать не хотела.
* *
*
На днях подруга прислала на перевод свой восхитительный сценарий короткометражки про Маяковского. Чтобы была английская презентация. И чем больше я погружался в перипетии краткого события из жизни поэта, тем больше вспоминал тот разговор с Олегом.
Какие были проблемы, Володя? — казалось бы. Ну какие? Кто тебя мог не знать в этой стране, — безумной, огромной, мятущейся, свободной (в тот момент) от предрассудков стране? Не из кого было выбрать?
Да выстроились бы в очередь. Только свистни.
Ну неужели всё твоё счастье сводилось к пуле в конце предложения?
* *
*
Стихийно и вязко я продираюсь сквозь текст. На лбу испарина: я только что вернулся с нескольких встреч и консультаций. По традиции никто не знает, что я снова простыл и снова болею. Никто не знает, как я умудряюсь впихивать свой рацион в сто-двести рублей в день. Потому что нужно издать книжки. Потому что нужно сделать вот это. Сделать вот это.
Нужно встать и идти. Нужно трахать своё тело и свои мозги.
Потому что ты прекрасно понимаешь: всё равно ничего не будет.
В смысле — не будет никого.
Если даже Маяковский… и ты останавливаешь мысль.
Или, может, дождаться своего любимого человека и смыться отсюда? В Париж? В Болонью? В Антверпен? Во Франкфурт? В Краков?
А толку?
От себя не убежишь.
Ты останавливаешь шальную мысль, потому просто и бесчувственно просыпаешься в холодной кровати, продираешься сквозь непролазную темень ноября, разгоняющего мрак только к десяти утра, сомнамбулой ползёшь на кухню и ввергаешься в водоворот улыбок. Заученных для каждой ситуации.
Просто потому, что тебе некому сказать “возьму тебя вместе с Парижем”.
А если и скажешь, то всё равно не возьмёшь. Говорил уже — не взял.
А если и возьмёшь, то не удержишь.
А если и удержишь, то всё равно предадут.
А если и не предадут, то всё равно уже всё равно.
Просто трахать своё тело.
Просто трахать свой мозг.
25 November 2013. – Moscow (Russia)