La politique n’est pas la religion. Ou alors elle est inquisition.
Политика и религия – это не одно и тоже. В противном случае это – инквизиция.
Альбер Камю
Буквально на днях, в общем-то устав прежде всего от разъедавшей меня же самого ненависти по отношению к этим дьяволопоповцам, я определился окончательно и бесповоротно: свой пересмотр нашего фашистского православия я начну только в тот момент, когда пройдёт люстрация и когда будет принесено тотальное извинение со стороны церкви за все оскорбления, нанесённые обществу в целом и нашему сообществу в частности. Ну католики уже извинялись. Как бы не новость.
Блокирую в своих хрониках любого, у кого появляется про-церковнический бред. Без комментариев и предупреждений. Отказываю от встреч и общения. Мне не нужна пропаганда веры в их бога. Бога, который, по их словам, меня ненавидит. Я верю и люблю того Бога, который задумал и создал меня с любовью и заботой, дав всё то, чем я могу гордиться и служить своими скромными силами миру. Но за это я благодарен Богу и маме с папой, а не жирнопузому вороватому самозванцу в чёрной рясе. Хамоватому и наглому. Недоученному и бестактному. Нетерпимому ни к какой инаковости.
Зря церковники размахивают социологическими данными о том, что “атеистов в России стало меньше”.
В своей необразованности и дремучести они не понимают, что “верить в Бога” ещё не значит “колотить лоб” в их этих чудильниках, которых понастроили в последние годы, явив миру эталон архитектурно-стилистического китча, безвкусицы и убожества.
Но эти ретрограды, конечно, сначала лезут обратно в семнадцатый век, а потом наступят на те же грабли. Учитывая полную срощенность государственной и религиозной власти, предположить можно, что находимся мы где-то на уровне абсолютистских французских монархий. Отставание лет на двести-триста.
А после недавнего истерического смеха над фортовской заявочкой про “религиозную часть науки” эту строчку можно класть на соответствующие секвенции и отпевать ею последние остатки разума.
Уже не хочется повторять то, что набило оскомину всем. Ясно же, что вся эта околорелигиозная свора даже близко не имеет представления ни о душе человека, ни о социуме, ни о медицине. Только в остром галлюцинозе (или под влиянием шуршащих зеленявок из-за красной стены) можно плюнуть в лицо почти десятой части своего населения утверждением, что “когда грех возводится в ранг закона, это опасный апокалиптический синдром”. Человек явно не читал ни единой вменяемой медицинской или социологической книги.
Мне повторяют: Лёша, пожалей и забей, не обращай внимания, не трать свои силы.
Что я и решил сделать. Потому что мне нужно продолжать идти и развиваться дальше.
Силы, правда, были потрачены. Перерождение было очень жёстким. И уже теперь бесповоротным.
И нужно же его как-то обобщить.
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
Мне не нужно разбивать лоб у креста с гимнастом, чтобы доказать свою веру. Богу моя вера будет понятна без внешней мишуры. Он и так в душу мою заглянет, словно рентген.
Колотить лбом около всех этих картинок, чаще всего распечатанных на плоттерах, нужно только для того, чтобы другие уважали: “Вот ведь какой набожный!”
Мне не обязательно бормотать маразматические тексты, чтобы не быть подлецом, а порядочным человеком.
Напротив, можно сколь угодно бегать в церковь, класть земные поклоны, но при этом пользоваться моим гостеприимством и расположением, сидеть со мной за одним столом и плевать мне в душу и в лицо. При этом уплетая и нахваливая мою стряпню.
И не только мне, но и многим из моих ближайших.
И никакие кресты не спасают. Если в душе гниль — ты пыль фимиам Богу в глаза не пустишь.
Тебя первого и подвесят вверх яйцами жариться за то, что ты презирал своего ближнего, который уважал и ценил тебя.
Религия в России ничем душеспасительным заниматься не хочет и не будет.
Я не верю в это после десяти лет своих бесконечных архитектурных вылазок по России. Из которых последние пять я такие события организую сам.
Я никогда не забуду, как нас гоняли отовсюду, едва только завидят молодёжь с кучей всяких распечаточек и схем, когда мы шли знакомиться с архитектурой и историей выбранного нами объекта.
У меня останется навсегда шрамищем на душе унижение, которое мы пережили от “настоятелей” Высоцкого монастыря в Серпухове в то пожарищное лето 2010. Задыхаясь и изнемогая, мы всё-таки поднялись сквозь дым на пригорок. Было под сорок градусов жары.
Цербероподобный охранник выскочил нам навстречу чуть не за сто метров до входа: разворачивайтесь и валите отсюда, у вас одежда неподобающая.
Нет, нас не пригласили и не предложили воды, не дали накидок, потому что ни один здравомыслящий человек не будет в сорок градусов носить брюки и фрак. Нет. Нас вышвырнули.
Православие. Сострадание. Милосердие. Человеколюбие.
…Мы стояли у колодца и пили. Там, неподалёку.
Бог — вот он где, тогда всё явственнее начал понимать я. Но я молчал и давил. Я оправдывал и ждал, что всё изменится.
Нет.
Им было мало обращаться с нами как со скотом (“паства”, хуле — быдло). Они полезли к обществу.
Но не заниматься благотворительностью, не волонтёрством, не распространять знания и терпимость, не принимать на себя функции помощи обездоленным. Нет. Заниматься рассеиванием вражды и ненависти…
…Но мне как бы самому и надоело. Для себя я решение принял: просто уже теперь смотреть, как всё катится к чертям собачьим.
Быть свидетелем — тоже забавная и интересная штука.
Но религия в моём жилище отныне запрещена. Запрещена как главный источник распрей на основании несуществующих и вненаучных категорий (“грех”, “ад”, “божественность” и прочая ересь).
Я глубоко убеждён, что человек, с пеной у рта ударяющийся в религиозность, прежде всего прячет что-то от себя самого.
Он что-то силится забыть. Он о чём-то старается не думать.
И чаще всего это фанатичное дерьмо выливается на окружающих в виде ненависти, нетерпимости к иному мнению, желанию уничтожить и прогнать всех тех, кто может возмутить спокойствие его болота, которое он с таким трудом утихомиривал своей религией.
Я это обобщил и думал, что успокоился.
Что теперь меня этот вопрос волновать не будет…
Не успеваю я перевести дух…
*
* *
…Завтра возвращаюсь в Москву, и меня по знакомству попросили передать посылку от одного местного политика.
Ну окей, давайте, мне-то какая разница. Передам.
Я как раз к каталогу закончил фотографировать объекты, зашёл в “Чашку”, чтобы попить кофе и согреться. Человек с передачкой подъехал туда.
Как строился разговор (на который, кстати, никто и не подталкивал за неимением желания) — он сам разделся, сел на диванчики, увязался:
— Я как политик…
— Занимаясь много лет политикой…
— Моё политическое мнение…
Наконец нафуфыренный разговор заканчивается, и наш собеседник направляется к выходу.
— А что это за клык у вас на шее?
— Это подарок от любимого человека во Вьетнаме, когда я там жил.
— Как любопытно.
И дальше — эпическое. Собственно, ярчайшая иллюстрация, за что всю эту религиозность (в нынешнем её оголтело-извращённом виде) нужно гнать пинками:
— А вы, наверное, человек современный. Неправославный.
Вскидываю взгляд.
Ипать. Только этого не хватало.
Молчу, сдерживая себя из уважения к арт-директору и приятелю, которому предназначается посылка. Пытаюсь дать понять, что не хочу обсуждать вопрос.
Иначе сейчас придётся объяснить, что потому и неправославный, что вы со своей нетерпимой ненавистью лезете ко всем инаким.
Когда вас, мать вашу, не просят и не спрашивают.
— Так как же? — не унимается он.
— Нет. Православие сделало всё, чтобы его стыдиться.
— Это неправильно.
Я поднимаю руку к голове, словно поправляя волосы, выдвигаю ему под глаза свой браслет, давая понять, что ещё движение — и грозит быть холивар с жёстким ответом.
Как говорит Дэн Патин, “бурление говн”.
Он скользнул взглядом по браслету, но декодировка не состоялась.
В чём кроется причина такого сопротивления?
Проведите эксперимент. Возьмите теннисный мячик и легонько бросьте в стену.
А потом — влепите со всей силой. Не исключено, что звезданёт обратно и в вас же.
С социумом всё то же самое.
Чем настойчивее они лезут в общество, тем всё сильнее и сильнее будет отражение.
Но и совершенно же ясно, что живём мы в эпоху кошмарного сна.
Ни от одного кошмара человек не пробуждается в лёгком и посвежевшем состоянии.
Чаще всего кончается головной болью, подскакиваниями ночью на мятой кровати и холодным потом
Опять же — вот вам проекция на общество.
Пробуждение будет непременно.
И будет оно пробуждением от кошмара. Дай Бог, если малой кровью.
…Человек надевает куртку и продолжает смотреть на меня:
— Если вы ещё когда-то приедете, надо будет непременно встретиться. Нам будет нужно непременно поговорить о православии.
Не могут они без того, чтобы свою религию воткнуть поплотнее, как хер во время глубокой глотки.
А может, приехать? Может, и правда сходить?
А в подарок — исследование Алана нашего Тьюринга? Скажем, “A note on normal numbers”? Перевязанное ненормальной шестицветной ленточкой?
И — начать пропаганду. Свою пропаганду.
Если они считают, что могут приставать ко мне со своей.
А?
16 November 2013. – Moscow (Russia)