Эти слова благодарности, несмотря на странное название, я посвящаю всем тем, кто помог мне преодолеть серьёзный, назовём его так, хаос последних полутора месяцев; всем тем, кто лечил меня физически и душевно (даже – психически); всем тем, кто, вне зависимости от точки зрения на происходившее, мне давал главный посыл: “Всё образуется”, а это: мои мама и папа, Илья и Юля Трифоновы, Ромка Устинов, Аня Ильичёва, Марклен Конурбаев, Светлана Переволочанская и Ася Усманова, Света Пичужкина, Андрей Скворцов и Роман Барменков, Дима Воробьёв и Пётр Чуприков, Дима Каталевский, Андрей Бурмистров, Вадим Мухаметзянов, Женя Солодянкин, Вахтанг Прохоров и Ира Сычёва, Мирослав Кокош и Эдита Фил.
—————————
Ибо я у себя, любимого, единственный.
Не приди это осознание – не ползти бы мне сейчас аэроэкспрессом в Домодедово.
Не смогла бы та раковская ольха внять моим мольбам, не смогла бы их передать выше по инстанции.
А мне казалось, что я уже не смогу оторваться от земли…
“Крыва-аню! Крыва-аню…” – пилит меня в наушках большая скальдовская секунда… и тут же лечит кровоток нежной квартой: “…вы-со-ки…”
Как я давно не летал…
Без боли, разочарований, неизбежных и неотвратимых разрывов невозможно выйти за ограниченные пределы себя. Невозможно перестроить то, что давно требует изменений. Невозможно проверить тех, кто столько лет молчал,- молвят ли слово доброе в тяжёлую секунду? Невозможно проверить тех, кто столько лет уверял, что ценит,- не отрекутся ли в момент надлома, не дрогнут ли, не оставят ли на последнем издыхании у обочины?
Лицом к лицу лица не увидать… Вот уж воистину. Только когда от перенапряжения начинают лопаться жилы и вены, трещать все мыслимые черепа и косточки,- цена всему и всем проступает отчётливо. Как на лакмусовой бумажке.
Слово калечит – и слово же лечит.
-Чернореченский,- твердил мне ещё в конце 2010 Ромка Устинов,- тебе надо просто плюнуть на всё и смыться из страны. Желательно месяца на три.
-Но как же я могу…
-А вот так. Просто сказать себе – надо. Забей на всё. Отвлекись. Прочисти мозги.
Я не раз замечал: в момент напряжения обостряется внимание к любой фразе – ты везде ищешь ответ на свои сомнения.
…Так и Дима Воробьёв – появился со своей невзначай вброшенной репликой совершенно неожиданно.
-Лёша, я в Москве. Хожу по вашим “смрадным дырам”.
Через час я сидел рядом с ним в подвале ОГИ в Потаповском, обсуждая его мечты об альтернативных путеводителях по Москве и Питеру, расспрашивая о новых проектах в ЦНСИ, о новостях:
-У нас директор ушёл. Воронков,– он глубоко затянулся и откинулся на стуле. – И мы просто в растерянности, что будет дальше с институтом, существовавшим с 1992… Вот и решили начать проводить курсы… Спасать нужно для начала самих себя. Остальные подтянутся…
Меня поразило и то, что точка кризиса – самый лучший миг, чтобы тихо и спокойно уйти с планеты. Лечь навзничь и скрестить лапки. Никто не заметит. Ты стоишь перед человечеством, как перед крепостью Арк с тысячелетними воспоминаниями. Её веками создавали люди, но она не нуждается в них, когда однажды уже закончено строительство. Она не спрашивает, умерли ли зодчие. Она не спрашивает, умерли ли те, кто смотрел на неё триста лет назад. Она не спрашивает, куда уйду я и вернусь ли. Ей всё равно.
-Ох. Лёша… – писала мне Ася.- Завидую я тебе белой завистью. Наверное, всё-таки это хорошо – куда-то ездить… Может, большая ошибка в том, чтобы привязываться к местам, людям и организациям…
Невзначай. И опять – афоризм в кассу…
Или часто вообще – слова словно из ниоткуда.
Уже в третий раз Мирек в России преподаёт проприоцептивную нейромышечную фасилитацию, уже третий раз начинает курс с философии этого медицинского направления, уже третий раз я вторю по-русски его польским словам:
-…если мы ответим на вопрос ПОЧЕМУ, мы решим проблему – и это главный принцип…
На третий раз до меня самого доходит весь смысл, и я замираю посреди аудитории.
-Льёщя! Лэкцъя йэщчэ продлужаэтса,- выводит меня из анабиоза Мирек.
Хотя ведь виноват по сути во всём я сам. Не ценил себя, который у меня, любимого, единственный. Если бы я не верил в химеру, что засеваю поле, на котором мне будет дарована тень после тяжёлой работы, то давно бы был аэропортовским завсегдатаем. И давно бы встречам со мной были рады те, кто их ждёт. А кто не ждёт – тех я бы просто не успевал вспомнить между приездами…
Но если ты сам не расставляешь приоритеты в собственных усилиях – поставят ли тебя в приоритет? Зачем тянуть за собой кого-то, кто не хочет? Он не оценит, а ещё и веслом огреет по прибытии на берег.
Что-то щёлкнуло внутри, и я вспомнил “Жару” в “Театре Практика”: “Иногда чтобы выиграть, вообще не нужно играть.”
-Так, Чернореченский,– настойчиво звонит мне январским вечером Ромка,- я тебя когда у метро увидел, понял: надо поговорить.
-Угу.
-Что угу?
-Уехать мне надо.
-Дошло до тебя. Наконец-то. Билеты будем подбирать?
-Угу.
Он воевал со мной и терпеливо объяснял, как выбирать маршруты и скидки,- почти две недели.
“Boli mnie coraz mniej… boli mnie coraz mniej… Adriatyk zamknął się…”
И Светко сидел рядом со мной на Международной в харчевне со странным названием Содексо:
-Правильно. Нечего делать. Меня когда всё задрало – я тоже умотала фотографировать Новую Зеландию. Десять кило аппаратуры за спину – и вперёд.
-Эх, а у меня нет фотоаппарата нормального. Только вот… эта мыльница. Я хотел поучиться немного фотографировать, пока буду там…
-Кто тебе мешает? На вот тебе… Читай. Дыко. “Беседы о фотомастерстве”. Это наше фотографическое всё. Бери свою мыльницу – и дуй вперёд. Учись выбирать кадр на ней. Еду повар готовит, а не сковорода.
Буквально через два часа я убеждался в правоте её слов: записывая на видео Эдиту Фил, которая в Глинке исполняла Концерт для флейты с оркестром Марчина Блажевича. И звук отличный, и картинка…
-Ну? Готово? – нетерпеливо писал вечером Ромка.
-Готово,- я щёлкнул мышкой и завершил заказ.
-Набирайся сил и впечатлений. Сделать тебе предстоит ещё о-го-го как много. Короче – сваливай из Москвы скорее.
-Уже.
Уже… уже… скоро… объявляется посадка на рейс номер…
Да даже если и не объявится, даже если я рухну в океан, даже если меня пристрелят за любопытный нос в неспокойных территориях,- меня не отвернуть от внутренних революционных изменений…
Потому что назад дороги нет. Я это понимаю. И – самое главное – в прошлое я не хочу ни под какими соусами.
Содрогаюсь при мысли: я ли в нём вообще был – в этом недавнем прошлом? Какая нелепость, что я там мог вообще во что-то искренне верить.
Я признаю только дорогу вперёд. Сейчас пока – в небеса. Наконец-то.
Как давно я не летал…
…Ибо я у себя, любимого, единственный. Чужие спасать не будут. Чужие бросают, успокаивают совесть и идут дальше. Свои же будут задавать вопрос ПОЧЕМУ и разбираться в причинах, а не кивать на следствия. Свои понимают, что не бывает дыма без огня.
Да и спасать будут только по-настоящему свои.
Или же ты сам себя.
А остальные пусть подтягиваются.
18 February 2012. – Moscow (Russia)