И удаляй печаль от сердца твоего,
и уклоняй злое от тела твоего,
потому что детство и юность – суета.
(Еккл. 11:10)
Во всем она чудесна – буддийская теория: и обновление, и спокойствие, и вечное возвращение.
Во всем она чудесна. Кроме одного. Фактической обреченности, что обновится и дерево, и цветок по весне зацветет новым цветом, но не мне, не тебе уже бежать по свежим весенним полям.
Восемнадцатилетним. Беззаботным. Не мне, не тебе – обниматься в мягкой траве; не мне, не тебе – ждать, что весь мир вот-вот откроет тайны и богатства.
Кроме обреченности, в которой твой выпускной вальс – это первый вальс твоей смерти, ибо уже завтра ты уходишь в не менее обреченную страну и не менее обреченное ее существование, где нет места мечтам и полям, где нет даже возможности вернуться в свое гибкое и славное восемнадцатилетие.
Там еще ветер свищет в голове, но уже сгущаются первые тучи первых откровений; там еще есть поцелуи, сладкие, как мед, но уже с первой горчинкой фатального расставания; там еще есть мягкий бриз – но уже с первым дуновением осеннего ветра. И никогда, если смотреть правде в глаза, не обновляемся мы, уходя в страданиях в преждевременное разрушение.
Вместе с гаснущим по осени цветочным полем, скошенным, пожелтевшим, пожухшим, гаснет и свет в глазах. Теряется искорка задора, свежести, наивности. Все проходит. Проходишь и ты.
Ты проходишь вместе с твоим восемнадцатилетием.
Ты подводишь итоги, понимая: растеряно все, что можно и нужно было сохранить.
И нет других знаков в этой математике – кроме вычитания. Ты вычитаешь друзей, разрывая карточки, ты вычитаешь любимых, стирая из памяти имена, ты вычитаешь свои дни.
Ибо во всем хороша буддийская теория. Кроме одного. Возвращается к обновлению все. Кроме тебя. Кроме меня.
18 December 2009. — Moscow (Russia)