Реминисценция вторая
Сколько было сказано о дороге, сколько было спето – сколько еще споется теми, кто незамутненным взглядом посмотрит на бескрайние просторы страны и поймет, что в этих-то просторах, в этих километрах и есть ее главная ценность. Дорога – и философия дороги. Есть, есть что-то наркоманное в стремлении получить регулярную «дозу» километража: иначе – ломка, иначе – зов, иначе – дискомфорт, иначе – подташнивание, зуд, озноб, беспокойство. И извечный завистливый взгляд на тех, кто сейчас уносится прочь… К чему? зачем? к кому? куда? смысл? Молчанием беседует с тобою дорога – она дает прозрение размышлениями и переполняющим вдохновением, она дарит единомышленников и любимых, друзей и надежду, что вряд ли обретет тот, у кого вся страна – как наша дорога от Москвы до Твери.
Пусть ползут за стеклом мили, версты, километры – все подряд и ничто в частности, пусть месиво сливается в какой-то невразумительный сонм впечатлений между случайно урванным сном на неудобном сиденье, пусть проскальзывают замороженные села, повисшие пчелиными черными ульями вдоль железной дороги, пусть мерцают огни городов, пусть луна хрустяще качается в куполах одиноких церквушек, мечетей, синагог, разбросанных то там то сям по весям. Главное, чтобы это – было. Было как факт. Как феномен. Как неоспоримая данность. Чтобы не уходило, чтобы никто не смел забрать. Если заберут нашу дорогу и наши километры – не будет у России смысла. Смысла бытийного, смысла закосмического, смысла надпространственного, надвременного, надчеловеческого.
Плавным жестом космического корабля хельсинкский автобус пришвартовывается к обочине Лиговского, и мы высыпаем наружу: закончилась финская экспедиция, закончились прогулки – но многое, многое еще впереди. Ванюшка в кои веки возвышается надо мной своим неимоверным рюкзаком, который (чувствует мое предчувствие) еще повидает мир не меньше, чем он сам; Настена жмется к маме – ребенок утомился дорогой, и Лена, ухватывая на секунду волнистые волосы дочери, подхватывает свои тюльки с запасами шоколада на год вперед. Площадь Восстания жужжит и урчит, поглощая в себя мир автомобильными гудками: в них растворяются и ночное небо, и плеск Невы, и наши тихие возгласы.
Билетов до Москвы не может не быть, словно заклинание повторяем мы, дефилируя к кассе, где уже стоит в очереди Яна: она, как оказалось, тоже была в одной с нами поездке. Но нет билетов – нетути. Нету. Раскуплено, распродано, расхвачено, роздано! Неважно, что спрос больше предложения. Последний поезд в первопрестольную в 0-30, и больше хватит с вас, дорогие вы наши… Только СВ за 2400… Лена не может допустить даже мысли, что одна с дочерью проведет еще ночь непонятно где и непонятно как. Посовещавшись с Ваней, принимаем решение не донимать любезного его друга и не навязываться даже на одну ночь: сдаем имеющиеся на утро билеты – и впятером отправляемся искать автобус до Москвы. Ибо знаменитую Е-95 мы еще не видели никто и ни разу…
И вот тут кончается сказка и начинается настоящая российская сюрреалистическая быль…
Подруливая ко всем подряд пассажирам, чей растерянный вид выдает красноречивее всяких слов неудачу в покупке билетов до Москвы, мутного вида мужичок предлагает большой комфортабельный автобус. Привычный к автобусу Москва-Нижний, я киваю своим спутникам: «Туда!»
-Проходите, пожалуйста, к Петру в центральном зале. Встреча там. Я вас проведу к машине и рассажу.
В этот самый момент из Кассового Зала залихватской походкой, явно с претензией на Бонда, вываливается приземистый толстенький милиционер, и, словно ошпаренный, наш автобусодатель шарахается в сторону, но мы, подхватывая вещи, все равно бредем к Петру.
Ждем. Уже почти одиннадцать. Настя засыпает на ходу. Убегает за покупками Лена. Возвращается с кульком какой-то косметики. Ваня срывается менять евро. Сайгаком бежит обратно. Жаба душит: плохой курс. Опять исчезает Лена. Ее курс устраивает. Поменяем немного. Куда-то сваливает Яна, оставив нам свои сумки. Сбегаю и я. В то самое заведение во внутреннем дворике между Петром и Кассовым Залом. Одиннадцать. Вот и наши водители.
-Пойдемте.
Уже достаточно крупная толпа, собравшаяся у бюста, дружно подхватывает скарб и плывет наружу – снова шум Площади. Светофор мигает медленно, нехотя пропуская пешеходов – ему все только машины да машины.
-Любезнай, а любезнай… – кто-то хватает меня за рукав. – Ну любезнай! Можно обратиться? Я аристократ…
-Эй, иди сюда, парниша, дай чо спрошу…
-Простите ради Бога, подайте мне немного…
-У вас не найдется еды? Хоть сколько-нибудь?
Огромный автобус медленно выплывает неизвестно откуда, и наш мутный мужичонка начинает собирать мзду. По 1300. Впрочем, почему-то с кого-то по 1200. С кого-то по 1000. Пассажиры недовольно ропщут. Автобус постепенно наполняется. Мы отправимся в 23-30. Кто-то особо ретивый бежит ругаться и требовать деньги назад, мотивируя тем, что в Москве надеялся быть в десять утра. Он заплатил полторы, но ему возвращают тысячу. Ничего не знаем. Вы платили тысячу. Куда он бежит? Как рассчитывает быть в Москве в десять? Ах, да… СВ за 2400… Еще немного терпения, друзья. Ну мы поедем или нет – в конце-то концов? Сейчас еще соберем шестерых. Российская манера – ухватить как можно больше. Уже собрали с автобуса более 50 тысяч, а все мало – нужно еще, еще… Шакальство, шакальство, шакальство…
Ваня откупоривает Карху, ухваченного в Хельсинки в последний момент на исступлении фантазии «ачивобыишшокупить». Автобус все ждет… 23-50… Невский внезапно гасит все свои фонари. Только вход в метро ярким круглым пятном карусельно крутится на фоне черного неба. Мы отправимся в полночь.
Господа, еще пять минут – и мы держим курс на Москву. 0-05… Во сколько прибудем? Странные вы, усмехается водитель, даже у самолета есть только время вылета, но нет времени прилета. А тем более с московскими-то пробками. Я позволяю себе усомниться в такой характеристике полетов, но высказываю недоумение только Ивану. По салону кружится старушка – парадоксально, но она тут главная: строит всех мужиков и делит бабло. Итальянский клан какой-то, ей-Богу. Крестный отец – 2009. Мутный мужичонка обращается к ней «мама».
Обещанные пять минут затягиваются на полчаса, и в 0-30 автобус, дернувшись от преждевременного вздоха облегчения пятидесяти измученных, трогается с места. Крутанув по площади, плехает к выезду из города. Так вот ты какой, ночной Петербург! Вот ты какой… Мысли расплываются и уносятся куда-то вдаль. Ванюшка рядом довольно щурится, глядя на питерские приземистые здания, бутылочка финского медведя постепенно переливается вовнутрь, наполняя его радостью вселенского Джа. Боб Марли что-то тихо поет на кончиках его дредов. Он трясет космами и устраивается у окна поудобнее. Вихрем кружатся питерские греческие колонны.
Резкий звонок сотового и исступленный голос водителя вырывают нас всех из мечтательной дремоты.
-Куда? Ну и куда я его посажу? Вы совсем охренели? Да нет у меня мест! А мы с напарником куда? Да не могу я! Это наши места для отдыха! Куда я посажу?! Да мне плевать, что там вам говорила ваша мама!
Водитель кидает трубку и нервозно давит по газам на одном из перекрестков.
-Давай уже без всяких импровизаций! – кричит кто-то с заднего сиденья. – Нам всем в Москву нужно к утру!
Сотовый трезвонит опять, и на очередном перекрестке лихаческий свисток останавливает автобус – в него впихивают молоденькую девицу в красной куртешке. Пассажиры съеживаются в шоке.
-Послушайте,– возвышаю голос уже я. – Господа! Мы платим деньги или нет? Давайте-ка так: дружненько объясняем, что мы едем в Москву и никого больше не ждем и никого нигде не подбираем?
Яна поддакивает, но раздается очередной звонок. На глазах у всех начинается дележ прав, обязанностей и – денег:
-Да мне наплевать! Не буду я еще одного брать! Мне дороги больше семисот километров! Мне и так негде отдохнуть! Ах, вы мне еще грозить вздумали? Да вы водилу сначала найдите на замену! И зарплату заплатите, а потом условия ставьте!
Не всякому открывается закулисье серых перевозок – и пассажиры выжидательно вдавливаются в сиденья. Замолкаю и я: суть бизнеса ясна. Водитель – раб, ему даже не дают денег на заправку, а «по договоренности» отправляют на мифическую Кубанскую, 67.
Ни копейки наличкой. Все у мамы.
Все явственнее в воздухе витает подозрение – лохотрон: сейчас, вот уже скоро, собрав с нас деньги, высадят на этой самой Кубанской с несуществующей заправкой, посреди промышленной зоны, среди ночи… и отправят восвояси: мол, не получилось – бензинки нет. Вы уж извините. Хотя вряд ли: свора та еще – человек пятьдесят. Водителя разорвут. Кто-то предлагает продать автобус. И купить СВ.
Кубанская 67, Кубанская 67 – запомнили уже все, но никакой заправки нет и в помине. Автобус кружит то туда, то сюда, а время уже медленно переваливает за час, подбирается к двум. Чуть не в приступах плача водитель подгоняет автобус к обочине и выходит с телефоном. Где-то бродит, что-то кричит. Два-пятнадцать.
Настя спит, Яна напряженно смотрит на негостеприимный индустриальный район, Лена испуганно поглядывает на нас, сидящих позади, Ванюшка что-то недовольно бухтит под нос, причем поглядывает в мою сторону так, будто во всем виноват я. Водитель вскакивает в автобус и резко давит по газам. Проехав метров десять, протискивает махину под неприметный темный шлагбаум. «Кроликов разводить?» – кричит кто-то из пассажиров, и в автобусе раздается нервный смешок.
Но в два-тридцать автобус таки выезжает из Петербурга. Кужлево, Торжок, Тверь, Клин, Зеленоград – и неужели это ты, легендарная Е-95, она же М-10? Неужели две полосы в оба направления до самой Твери – это все, чего достойна радищевская дорога?
А Ванюшка уже не смотрит в мою сторону – только на скучные виды, освещенные меланхоличной сереброкрылой луной, и все бубнит:
-Деревня! Вот ведь деревня! Даже пассажиров не могут отвезти так, чтобы не светиться и не позориться! Все только содрать побольше – и хоть трава не расти!
Настена уже витает в полях Морфея, засыпает Лена, да и я тоже слышу голос друга через какой-то дурман: покосившиеся деревушки и кривые березки еще долго-долго будут мельтешить перед глазами – но не этого ли ждет россиянин от дороги? Не этого ли сюрреализма и неведомости, не этой ли дичи и хамства, не этого ли напряженного ожидания, что еще откаблучит российское сознание, мы ждем, кидая свой багаж в мутный автобус?..
27 March 2009. — Moscow (Russia)