-Мама, мама, ты помнишь этот покосившийся забор? эту деревушку? эту дорогу?
-Да. Сюда в конце дождливого лета, в девяносто третьем, мы приносили оставшихся курочек.
-Почему мы приносили сюда оставшихся курочек? Ведь мы же ели тогда мясо? Разве мы не могли?..
-Мы не съели этих курочек тогда, потому что лето было холодное… и курочки не выросли.
-А что им было нужно?
-Для развития нужен солнечный свет, а было много дождя. Тучи. Град. Холодно. Они ходили почти без перьев и мёрзли.
-Мама, мама, ты помнишь я тогда учил польский язык?
-Помню, сынок, помню.
-Но мне же не нужен был солнечный свет, чтобы узнавать новое и расти,- почему же не выросли курочки, мама?
-Потому что они хотели жить…
-Мама, мама, сколько было курочек?
-Тринадцать было курочек – и один петушок.
-Нет, было два петушка. Ещё был Петруня – рахитичный, болезный, помнишь?
-Да, но его мы рубили под июльской яблоней. Он мучился и кричал, но ему было всё равно. Он сам хотел умереть. Он сам себе был не мил.
-А зачем же были тогда те курочки, мама?
-Чтобы мы их отдали за этот забор, там им было бы лучше зимой. Зимой мы жили в городе, где нет места живым курочкам.
-А они живы до сих пор – эти курочки?
-Тебе потом было пятнадцать, потом – двадцать пять. Курочкам – а тем курочкам… не знаю, сынок. Было ли им хоть полстолько, сколько тебе.
-Мама, мама. Давай постучимся к хозяйке. Давай спросим. Может быть, тот петушок ещё жив?
-А жива ли хозяйка, сынок?
-Мама, налей.
-Нет, это ты наливай.
-Мама, мама, сколько мне лет? Сколько прошло с той поры, как отдали мы курочек? Сколько прошло с того момента, когда начал крениться к придорожной крапиве гниющий забор?
-Сынок, засыпай.
-Мама, мама, но сколько мне лет?
-Тридцать второй, сынок, тридцать второй.
-Мама, мне столько же, сколько тем курочкам, и ведь живы они до сих пор?
-Спи, мой малыш. Не думай, где те курочки, где рахитичный Петруня. Где-то кудахчут. Смирись, но этот мир обречён. Он рахитичнее, чем оставшийся в девяносто третьем Петруня.
-Ну наливай, мама…
-Спи…
11 May 2012. – Moscow (Russia)