Если каждому по вере его – значит, пусть по вере. Как верую – так и воздастся. А что, если уверовать в ад как необходимое удовольствие от страдания? – катарсическое, почти мазохистское наслаждение? Просто чтобы не говорила в тебе гордыня за свою собственную стойкость. Проще всего себя жалеть – а ещё очень приятно страдать напоказ. Строить из себя Железного Феликса. Страдать не потому, что необходимо укрепить свой дух, а потому, что надо одобрения и восхищения со стороны окружающих.
Есть что-то внутри – какой-то контроллер, рычажок, который ржавеет, если тебе излишне хорошо и легко. Но и этот же рычажок ломается от усталости металла, если ты слишком слаб, чтобы преодолеть не трудности, а самого себя в собственных сомнениях. Этот бег – он по лезвию бритвы. Изранить лапы, исхудать, искровоточиться по самое темечко, но не свалиться ни вправо, ни влево, научиться не жалеть себя и не искать от мира никакой благодарности.
Жизнь бывает или нормальная, или пескарская. Пескарскую жизнь ведёт большинство. Это сытая удовлетворённость тем, что есть, сытость, прямо противоположная восточной удовлетворённости в терминах ниямы. Удовлетворённость мещанская, буржуазная, местечковая, обломовская, понадпечная. Про таких надгробия чаще всего и говорят: хороший человек – никому не сделал зла. Да, впрочем, и добра тоже особого не делал. Просто жил. Потреблял. Усваивал, переваривал, испражнялся.
Жить жизнью нормальной куда сложнее. Это способность идти на риск ради внесения корректур – в себя. И чем больше да глубже ты редактируешь свои физические, духовные, философские, интеллектуальные, нравственные и эстетические качества, тем больше понимаешь, что редактура эта – вечная. Нескончаемая. И когда наступит последний вздох, ты осознаешь, что прожил, не успев начать. А если тебе вдруг покажется, что многое успел, значит, твоя жизнь – была пескарская.
Всё – лишь репетиция, предвосхищение одного, самого совершенного момента твоего бытия, творческий взлёт которого приходится у разных людей на разную пору. Для кого-то это – изменение курса страны, тулонский флаг, формирование революционной партии, заложение новой философии, религии, жанра, изобретение нового медицинского средства. Для многих и школьный выпускной – вершина существования, высший подъём духа. Для кого-то – ребёнок и немного вязания.
Жизнь нормальная – это всегда борьба с собственной ленью, предрассудками, гордыней, стяжательством, несовершенством и хаосом. Это заведомый проигрыш хаосу, энтропии и неудовлетворённости: ведь будь потенциальная победа за порядком, то эпистемологические проблемы мыслители уже давно бы решили. Дали бы чёткие ответы на все вопросы. Вывели бы формулы и упорядочили каждый шаг. А так мы должны каждый идти в своих потёмках – и в этой вечной неустроенности, недостижимости идеала и есть та самая смысловая составляющая, которая превращает нас из пескаря в нормального человека.
Вопросы касаются всего: от элементарных межчеловеческих отношений и проблемы питья перед или после еды до философско-эстетических и психофизических техник.
Но есть и ещё немаловажная деталь: немало из того, что мы вбираем и считаем своим, нам когда-то сказал кто-то. Сказал что-то такое простое, лёгкое. По касательной. Не вдаваясь в детали. А – прорастает. Укореняется. Становится твоим. Ты формулируешь, формулируешь вопрос, ищешь ответа непонятно на что – а попутчик в купе тебе даёт решение легко и непринуждённо. Невзначай. Не зная ни тебя, ни твоих исканий…
И ещё. Помните ли вы школьные уроки? Помните, как начинались они со слов «Работа над ошибками»?
Многие считают работу над ошибками именно школьным пережитком, который нужно, как чёрный сон, забыть с последним звонком. Тем не менее, способ действенный и более чем эффективный. Смотреть назад. Думать. Проживать вновь. Репетировать с самим собой. Как в театре. Перед пустыми креслами.
Очень часто – особенно совсем в юности – есть стремление теоретизировать, не уходя долго в практику, убеждая самого себя: завтра, вот – завтра! – завтра наступит тот день, когда я начну ваять нетленку. Сейчас пока учусь и готовлюсь. Есть и другой вариант: человек хватается за то, чего не знает и не понимает, не смысля и не осмысляя теоретически.
И тот, и другой варианты плохи.
И только при небастардовом варианте марьяжа рождается истинное понимание жизни и искусства, в этом – и есть ценность: понять, что искусство основано на качестве выдаваемого продукта и на слаженности каждой из частей комплекса. Это баланс теории и практики, где практика подтверждает или опровергает теорию, а теория пополняется из практики. Не замкнутый круг, но сообщающиеся сосуды и спираль – в одном немыслимом флаконе.
Истинный художник не должен и не обязан вставать в позу перед теми, кто решит нечто «за» или «против» его сочинения. Все, кто стремится сегодня расценить и поставить quality control на произведение, в подавляющем большинстве просто тыкают пальцем в небо. Ибо часто то, что воспринимается в штыки, просто не гармонирует с днём нынешним. А то, что с днём нынешним гармонирует, есть день вчерашний: значит – модель узнаваема.
А революцию делают те, кто не боится новых моделей. Правда, тот, кто её делает, частенько не только пожинает первые плоды её, но и, как Робеспьер, идёт на плаху,– но зато с шумом и оглаской.
Так что – по вере твоей. И только по вере. Внутренней. От которой ты никуда не скроешься. Не зароешься, не замотаешь шмотками внешнего челобития напоказ. Не гнусавым скулением о том, как тебе плохо, не себябойными криками о том, как ты круто веришь сам в себя, не истерикой о том, что в восемнадцать, двадцать, тридцать, пятьдесят – ты до сих пор «ничто».
А что есть «что»?
«Что» – оно как раз по вере твоей.
29 August 2010. – Moscow (Russia)