Skip to content

Дремлет сладко замороченный народ…

Город-сказка – да, город-приключение – да, город-игра – да.

Гребешки башенок и церквушек, высящиеся над береговой линией, словно в фильме, выплывают в рождающийся день из кусочка белых ночей, которые перепадают и нам. Пусть не такие пронзительные они, как в Питере, но всё же… А вместе со сказкой выплывает и утренний морок апокалиптики: полное безлюдье почти до полудня.

Возможно, именно таким и будет первое утро без человека. Мягким, радостным, отдохнувшим, облегчённым станет оно для старушки Земли… Среди развалин, которые медленно съест вех ростом с три этажа, лопнувших стёкол, катящихся туда-сюда пузырьков, баночек, бумажек, среди торнадо мелкого и грязноватого песка,– там-то и будут курлыкать голуби, в своей глупости беспричинно тряся головой при ходьбе… о чём-то будут ругаться галки… какую-то философскую ересь будет отстаивать и воробьиный форум…

Томная крапива не издаст сонного запаха, знакомого до боли из дачно-деревенского детства: на неё некому будет побрызгать из хоботков, на которые, прячась в ревене и затаившись, глазели стеснительные девчонки. И хихикали, когда, золотя крапивные листки, влага растекалась по листочкам… А мы хватали велосипеды и опять уезжали в утро. Оставляя девчонок с куклами, мамами и программой «600 секунд» с Александром Невзоровым…

…Жаркое июньское солнце нынче долго задержалось над нашими широтами. Плавя розоватый пигмент кремлёвских стен оранжевым мартеновским цветом, оно переползало с башенок, колоколен, луковок, шпилей – вниз, на подёрнутые маревом галерейки, истрескавшиеся асфальтовые дорожки, заснувшие советской порой кафешки, неровную брусчатку и плитку, расколотые стены особняков, собак, ревниво охраняющих свои три метра квадратных. Парочка бездомных на пешеходной улочке медлительно перебирала оставленные вечерними гуляками бутылки. У них тоже – своя жизнь и даже, возможно, своя любовь. Уморённые таксисты ожидали невесть откуда берущихся пассажиров.

За Кремлём вязкой халвой дрожит озеро Неро, в котором даже водится какая-то живность, а смелые кошки выбегают к кромке – ловить лапами головастиков и молодняк рыбы, неосторожно заплывающий на мель. Величавое оно – это озеро. Говорят, вода помнит всё. Не решаюсь даже спрашивать, окуная запястья в воду, какие тайны хранит дно водоёма, на берегу которого островком просветлённости стоит Спасо-Яковлевский, где течёт своя какая-то жизнь. Томная. Непонятная. Медленная.

В обнимку спят на подоконнике открытого окна две кошки. Оно выходит в садок, на молоденькие берёзки и гладиолусы. Там кто-то спит – в той комнате. Девчушка, поцеловавшаяся накануне сладко-сладко? Или мальчонка, непонятно с чего больше охмелевший – то ли с первых объятий, то ли с бокала холодного розового вина. Такого же розового, как цвет стен. Хочется на секунду оказаться там – на мягкой лежаночке… с двумя кошками на подоконнике…

Как сладко, должно быть, дремлется им сейчас, в пять утра… как сладко живётся им здесь, в городе-чуде, городе-кремле, городе-истории. И только неаккуратно залатанные стены, не знавшие капремонта лет сорок, метнули меня фантазией в промозглый ноябрьский день, в будничную погоню за малейшим комфортом, в безлюдье и беспросветность семимесячной зимы…

27 June 2010. – Rostov (Russia)