День второй.
Остров Валаам.
Вера в то, что ты делаешь, может создать мир, который осветит путь другим. Неверие же разрушит только того, кто сам ни в черта, ни в Бога не верит.
Так живут на Валааме, с большой радостью допуская паломников, стремящихся вернуться в наше едва не утраченное прошлое, но достаточно нехотя пуская иноверцев – если попытаться притащить их сюда организованными толпами. И, возможно, оно и правильно: пусть в карельских озерах останется клочок земли – неважно, что уже значительно оцивиленный,- но наш, интимный.
Ладога черными, как смоль непроницаемыми волнами растекается из-под киля – катерок пробегает мимо каменистых берегов, сложенных из проглядывающего из-под габбродиабаза и прикрытых тонким слоем навезенного чернозема. Пена, нежно их лизнув, ласкает и вопрошает: “Ш-ш-што?” А чайки, кружа над переливами волн, в ответ горланят: “Ка-ак?”
“Что” и “как”, правда, неуместно. Уместно: “ради чего?” – ради чего имеет смысл сорваться и ехать неизвестно куда? Пусть даже красиво и с комфортом…
Да ради того, чтобы найти почти недосягаемый островок веры среди безверья – в прямом и переносном смысле. Поверить, что чудо бывает, пусть даже изрядно сдобренное заготовленными рассказами тех, чьи тексты выверены до слова и, скорее всего, проверены на корректность.
И плиты бараньих лбов, как тут именуют пластины точеного камня охристого цвета, сложатся в причудливые мозаики вопрошания и отвечания. Речение феномена – непонимание его, вопрошание феномена – желание его. Открытие тайны евхаристии.
Фиолетовые леатрисы и флоксы, белые и розовые чайные розы, красные гвоздики, огненные хризантемы и белые матрекарии – сонм цветочных клумб пышной роскошью словно смеется над сентябрьской погодой: на Клятвенной Земле все не так – свой изумительный микроклимат и своя погода, по признанию многих, редко разочаровывающие посетителей.
За многоцветием вновь раскрашенных и отреставрированных храмов скрывается боль недосказанного и недоделанного – возможно, еще не выстраданного до конца, возможно, того, что не хочется открывать всякому и каждому. Алтари, амвоны, притворы, кувуклии при всей новодельности несут нескрываемую тайну – такую очевидную, но такую труднодоступную для большинства: храм подобен кораблю, несущему человека по морям мирской жизни к прозрению; и свет, полукружием струящийся сквозь венецианские окна и сквозь разрисованный барабан купола, словно кажется второстепенным отражением сотен свечей, которые возжигаются в храмах и часовнях.
А в Воскресенском скиту предстает взору уникальный по решению фарфоровый иконостас, фарфоровый киот, фарфоровые Царские Врата: все – тончайшей работы… Слепящая белизна дисгармонирует с мыслями, толпящимися в голове: и отступают они при входе в монастырское карре, именуемое тут смешным “восьмерик на четверик”.
История архитектурных и художественных стилей – это параллель нашей трагической истории вечного перехода острова из одного подчинения в другое, это характерная эклектика и постоянное заимствование – в зависимости от того, “с кем дружили”. Открытая архитектурная кладка колоколен, простое решение большинства краснокаменных сооружений, упор не на фиоритуры, а на цветовое соположение придают острову строгость и неподдельную нацеленность на что угодно, но не на земное. Мир горний – топонимика наивно повторяет Палестину.
Он же – табакерка, охраняющая святое, он же – вся наша характерная жизнь: раскуроченные водосточные линевки и полусгнившие пешеходные трапики, разоренная ферма и разрушенная часовенка в заросших мхом подлесках, стандартный турнабор для тех, кого пуристски именуют “паломниками”. И куча пластикового мусора по дороге к одному из скитов.
Все это стоит увидеть уже только ради того, чтобы проверить, умеешь ли читать за хрустящей корочкой скрытые смыслы. И поставить свечу за родных и любимых.
Это – Валаам.
19 September 2008. – Saint Petersburg (Russia)