Предвечерье.
Москва.
Питер помню смутно – и это с большой натяжкой. Шутка ли – 1987. Помню только, что мама привезла меня туда перед школой – подарок к началу учебы. Но, по всей видимости, у меня уже были зачаточные знания по английскому языку и русскому сленгу, поскольку квартиру мы нашли на улице Маршала Блюхера (скорее всего, той самой, которую Масяня увековечила в своих «Таблетках на Блюхера»): и для меня на всю жизнь она так и осталась Улицей Маршала Голубого Хера.
Хозяйка приобщила нас к «Паноптикуму» и «600 секундам» Александра Невзорова. Ну что-то было необходимо-бунтарское в нем в то время – бесспорно талантливое, хотя и с душком красно-коричневой смеси.
Стоял август – но не такой, какой у нас – со звездами и прохладцей, а какой-то удушливый, отвратительный. И город был пустынный-пустынный, как в ужастике – то ли перед нашествием вурдалаков, то ли перед ураганом, приносящим корабли с костями из потустороннего океана, то ли перед провалом в тартарары. Всегда казалось, что по улицам мы бродили одни – и голодные (это много лет спустя, когда начал изучать шведский, я прочитал «Голод» Кнута Гамсуна по-норвежски, потому что родственные).
На третий день мы каким-то чудом умудрились купить полкило конфет-«голышей», с которыми вечером пили чай. И хозяйка подкармливала хлебом. На четвертый день она даже мне пожарила яичницу из своих запасов. Совсем в тему было наше появление в каком-то мемориале, где висели клочки бумаги: «Умерла мама», «Умер папа», «Осталась одна Таня». Если бы дела пошли так и дальше – мои таблички вполне могли пополнить коллекцию.
А мы бродили и бродили – какие-то кони с дядьками (я даже с деловым видом записывал что-то корявой линией в блокнотик), какие-то дырявые статуи, подпирающие балкон, какие-то колонны с носами, большой музей на большой площади с каким-то штырем посередине… Сводящее брюхо… Чай, сквозь который можно смотреть на лунное затмение… «Дуньки на пляже»…
Лиговский проспект и когда-то любимая мамой забегаловка: у входа толпится народ. Скандал, шум, вопли. Дрожащей рукой мама показывает зачем-то паспорт – и нас впускают. Оказывается – кормежка туристов. А мы не ели уже пятый день. Заказали какую-то разваренную дрянь в горшочках, пахнувшую гнилым мясом и луковой массой, и немного камнеподобного риса. Мама поклевала – а я сидел и немного ежился. Я хотел к дядям и коняжкам на том небольшом мосту. Они же такие классные. Наверное, именно тогда я смутно понял, что и красота физическая есть такая же необходимость развития, как и все остальное. Я смотрел на каждую линию их тел и… просил маму взять мне одного с собой.
И белые ночи. Мостики, которые зачем-то чип-пых – вверх. А потом чип-пых – вниз. Только я этого не видел. Трамвайки не ходят. А нам ехать далеко.
Из Питера мы ехали в Москву к одной дамочке: мама говорила, что это ее сестра, а на самом деле то была достаточно дальняя родственница. К тому же еще оторва. Но по молодости красивая была. Возила маму к Тендрякову на дачу в гости: поговаривали, Наташка у этого самого Тендрякова была какое-то время в любовницах. Но теперь сидела на одиннадцатом этаже в Отрадном, вырезала эмблемки для школьной формы и пила горькую. А дочка Светка ползала по пыли и грязи под кроватью, давя тараканов. Потом успешно полезла по подвалам. (Где-то она лазает сейчас?)
Поезд тормознул посреди жары в Клину – дача Чайковского, как мне объяснила мама. Заклинило нас. И когда мы вылезли на Ленинградском вокзале, я бежал к телефону-автомату и кричал в трубку: «Тетя Наташа-а-а-а-а-а-а-а! Приготовьте поесть! Мама умирает с голоду!»
Чем-то встретит Питер завтра?
Узнаем – и попробуем жанр прямого репортажа с экспедиции «Питер – Валаам – Питер». До встреч здесь. Я ж всегда онлайн и уже почти полувиртуален.
17 September 2008. – Moscow (Russia)